В проходе показался Штальмер и первый поздоровался с Авдентовым.
— Уже загружаете? — спросил он.
— Да, начали.
В эту минуту кран катился над ними, и хотя острые тяжелые куски металла, приросшие к электромагнитному диску, проносились не над головой Штальмера, он все же посторонился.
Авдентов сделал вид, что не заметил такой предусмотрительности, которая граничила с трусостью человека, не привычного к жизни завода. Этот штришок в характере, не подмеченный прежде, добавил нечто в представлении Михаила о Штальмере.
К вагранкам подали воздух, и цех наполнился глухим воем. Огонь клокотал в их каменной утробе с такой силой, что заглушал всякие голоса людей и резкий стук земленабивных машин.
Зноевский не уходил из цеха ни на минуту, вместе с мастером они следили за примесями, проверяли температуру. Она медленно поднималась; прошло несколько часов, пока стрелка прибора указала нужную цифру. Фосфоритный чугун возымел свое действие.
Мастер, пробив железным стержнем летку, взял первую пробу, и Майколов записал в журнале ее время. Штальмер держался поблизости, не вмешиваясь ни во что, и только однажды спросил Зноевского, прокричав в самое ухо:
— Не рано ли еще?
Зноевский неопределенно кивнул ему.
Пробу унесли в лабораторию, но оттуда не поступило тревожного сигнала, как ждал Авдентов. Его не обольщала эта положительная оценка, и он думал, что с последующей пробой может произойти скандал.
А Степан расхаживал по цеху, сунув руки в карманы, и в лице его, немного мрачном, осунувшемся, сквозило напряжение, поднимавшееся будто одновременно с тем, как повышалась температура металла. Надлежало теперь следить, чтобы не проглядеть в расплавленной грохочущей массе даже мельчайших отклонений от нормы.
Взяли вторую пробу, и хотя лаборанты не заставили долго ждать, но эти минуты казались слишком долгими не только Авдентову… Старик Харитонушка уже два раза убегал от разливочного конвейера и, чтобы не отрывать своего сына и Авдентова от работы, кричал Штальмеру:
— Ну как?.. погодится ли?
— Иди, иди на свое место, — прогонял его Штальмер. — Не мешай.
— А куда я пойду?.. у меня тут и место: я — литейщик! — воспротивился Харитон. — И сын мой тут. Мы оба — литейщики.
— Где… кто ваш сын? — не поверил Штальмер и даже оглянулся.
— «Кто, кто»… Сын, говорят тебе… Инженер Николай Харитонович Майколов, вот кто!.. Своих-то знать надо!.. а ты гонишь, не знай куда, — отчитывал его обиженный Харитонушка. — Гляди — народ истомился, ждет, — и указал в сторону формовщиков и разливщиков, часто поглядывающих сюда. — Все ждут!..
В металле постепенно рождались те качества, за которые упорно и долго воевал Степан… Наступило время брать последнюю пробу. Мастер опять пробивал летку, став боком к ней, и готовый мгновенно отскочить в сторону. В пробитом отверстии бушевал ослепительный, как солнце, металл. Устремился по желобу тонкий ручей, и сразу стало жарко людям, — такое огромное тепло заключалось в нем! Зноевский подставил ковш, и мастер тут же заткнул летку глиной на конце железного стержня.
Выплеснутый на чугунные плиты пола металл превратился в бесформенный слиток. Ярко-малиновый свет его медленно мутнел и гас…
Когда остыл слиток, Зноевский поднял его и со всею силой ударил плашмя об пол — слиток звякнул и не распался на куски, не дал трещины, как случалось прежде. Подойдя ближе, Степан впился в него глазами и с каким-то жестоким торжеством усталого, но победившего в борьбе, произнес только одно слово:
— Есть! — И черные брови его дрогнули.
Авдентов знал, чего стоила Степану эта плавка, решавшая судьбу всего завода.
Из лаборатории еще не поступило сведений..
— А вдруг… — начал было Штальмер, подошедший опять к Зноевскому.
— Товарищ Штальмер! — прокричал Степан. — Вы, как инженер и начальник цеха, должны знать, что в литье «вдруг» никогда не бывает. Это закономерный процесс, где все учтено: — И повернулся к Авдентову: — Папиросу дай мне, пожалуйста… Я дома оставил трубку.