Через полчаса парикмахер уехал в город.
ГЛАВА IV
Белеет парус
Зеленая пойма, поросшая густым красноталом, изнывала, томилась от зноя, и светился на заплесках желтый раскаленный песок. Яхта слегка осела в воду, когда разместились все, и, хлюпая бортами, отвалила от берега.
Борис Сергеевич распустил парус, его надуло ветром, и Стрижова роща с желтыми дачами, с гладкими стволами сосен, от, которых падали косые тени, стала медленно отодвигаться вдаль.
Напротив Марии сидел в середине лодки Степан Аркадьевич с сияющим влажным взглядом, чуточку неспокойным лицом и смотрел то на раздувающийся парус, то на Марию и ее немного загорелые руки с проворными пальцами, неторопливо перебирающими струны гитары.
— Послушайте, шкипер, — без улыбки сказал он Дынникову. — Вам вверяются две драгоценных жизни: вашей жены — будущего инженера и жизнь одного счастливца, награжденного не по заслугам… Будьте осторожнее… Иначе на суде мы заявим оба в один голос, что нас утопили!
Борис Сергеевич засмеялся:
— Тогда и жизнь третьего теряет всякий смысл.
— О, уже начинается драма, — сказала Мария, перестав играть.
Женским чутьем она поняла, что Степан Аркадьевич думал совсем не о том, о чем сказал шутливо. Быть может, он, жалея своего друга, обижен на нее?.. Он в клубе вчера сообщил ей, что Авдентов намерен покинуть завод, а она ответила: «Ну что ж, пусть уезжает…»
Она бы очень хотела знать, что думает сейчас о ней Зноевский, которому, конечно, многое рассказал Михаил об их отношениях в прошлом.
Она отвернулась от него, чтоб не встретиться с ним глазами, но в его лице уловила осторожное любопытство, глубоко припрятанное под скромной и дружеской полуулыбкой.
Он что-то сказал, а она переспросила:
— Простите, я не расслышала…
— Я говорю: «всем, терпящим кораблекрушение в море вечности, — снисхождение…»
Она обдумала его слова и, кажется, поняла: да, Зноевский вступается за друга и говорит ей о том, что она по-человечески должна поступить так, чтобы хоть в последний месяц не делать Михаилу больно…
— Ваша фраза, Степан Аркадьевич, лежала где-то в склянке с витриолем, — заметил Дынников проницательно. — Она ядовита в прямом смысле…
— Конечно, — согласился Степан, чуть приподняв черные тонкие брови… — Но она не моя… это сказал Ренан, он отнюдь не был марксистом.
Мария прикрыла глаза ладонью и, щурясь от ослепительно ярких, зеркальных осколков, оглядывала широкую, празднично-пеструю панораму. Бесчисленное множество купальщиков занимало пляж, прибрежная вода кипела, — так много барахталось в ней бронзовых голых тел, и всюду сновали по реке лодки.
Яхта выбиралась на стрежень, течением уже подхватило ее и понесло быстрей. Правый берег с глинистыми отвалами, покрытый тенистым лесом, висел над рекой тяжелой кручей. На откосах виднелись пестрые кучки нарядных людей. Река шумела.
Вдали, в сизой дымке, виднелся пассажирский пароход, казавшийся отсюда серебристо-голубым. Где-то в гавани отбили склянки, и это «длинь-дилинь» звенело долго в ушах, как музыка.
Мария потянулась к воде, молча передав гитару Степану, опустила руку в прохладную влагу и, не отрываясь, смотрела в нее, отливающую зеленоватым глубинным светом. Зеленой стала и рука, а меж пальцев так занятно била упругая струя.
— Степан Аркадьич… расскажите, как вас встретили в Кремле? как вы получили орден?.. Кстати, вы почему редко носите его?.. И Борис тоже…
— Храню его как драгоценность… А носить постоянно — зачем? — ответил Степан. — Но Борис Сергеевич, конечно, рассказал вам все?.. А я рассказываю плохо и не хочу портить впечатление, какое у вас осталось.
— Нет, нет, расскажите.
…В тот высокий и ясный день, когда они впятером — Колыванов, Дынников, Зноевский, Авдентов и Бисеров Сергей — тронулись из гостиницы на машине к наркому, никто не проронил ни слова.
В зале Кремлевского Дворца они стоя встречали вождя народов, и Зноевский чувствовал в себе какую-то громаду трепетных восторгов, взволнованный подъем душевных сил, которых чувствовалось много, и хотелось всего себя, без остатка отдать для какого-то неслыханного подвига, к какому был готов…
Несколько минут стоял Зноевский рядом с Орджоникидзе, который, поздравляя, запросто тряс его руку и потом спрашивал о том, как идет литье, кого из молодых подобрали для замены Зноевского, какую машину требует теперь страна. Степан чувствовал себя совсем маленьким, кого надо много учить и жизни и работе, а то, чего добился он с таким трудом, казалось слишком еще ничтожным в сравнении с тем, что предстояло ему в будущем…