Мужчины, играя в шахматы, беседовали о последних событиях за рубежом… магнаты могущественных банков, стальные, пушечные короли в преддверии кризиса диктуют волю венценосцам и торопливо меняют очередных министров, как приказчиков… Гонка вооружений захлестнула мир.
— Мир бредит войной, но дрожит перед революцией, которая, подобно грозному призраку, стоит по ночам у его изголовья, — сказал в завершение Зноевский.
Дынников поднялся от шахмат и, вращая вариометры, искал, где танцуют на свете… В мембране свистел и выл ураган звуков: в эфире гремела война, радиостанции мира дрались, заглушая одна другую… Но вот в наступившей тишине заныла где-то скрипка; ее печальный одинокий голос звучал тоской, отчаянием и страхом. Прерванный чужим стремительным вторженьем, он возник ненадолго опять, уже в другой стране, и замер…
В растворенное окно подувал ветер, Мария пересела к окну с работой.
— Степан Аркадьевич, — обратилась она к Зноевскому, — а правда, что мужья, любящие жен, не всегда любят своих детей?
— О что вы, Мария Семеновна! Конечно, любят. Иначе не может быть… это, было бы противоестественно. В этом отношении вы будете вполне спокойны. — И с открытой улыбкой повернулся к ней: — Вам надо сына… давно пора.
Мария заметно смутилась, шахматная игра на минуту прервалась, чтобы снова привлечь внимание партнеров.
Фигуры Зноевского сегодня стояли и двигались плохо, как армия, у которой расстроен сам командующий.
В затруднительных случаях он обычно пел, — вот и теперь начал подпевать, облегчая песней тяжелое раздумье, вызванное вовсе не этой, а другой рискованной и острой игрой, где ставилась на карту жизнь, а может, и весь завод, который был для него дороже собственной жизни:
— Это вы про себя? — подтрунивал Дынников, видя, как его партнер в поисках лучшего делает самый нелепый ход. — У меня же проходит пешка…
— А-а, да, да, — спохватился Зноевский, взял ход обратно и, рассматривая позицию, умолк.
— Вы очень долго размышляете над простой задачей: сдаваться сейчас же или… через полминуты? — не унимался директор.
Сегодня Зноевский был то мрачен и молчалив, то весел и словоохотлив. Эти почти внезапные перемены в его настроении первой бросились в глаза Марии… И одет он был не совсем обычно: темно-синяя рубаха, черные галифе и сапоги, — все это очень шло к нему, но Мария никогда раньше не видела его одетым так.
Прислуга сварила кофе и позвала к столу (прежнюю старушку Груню давно пришлось Марии отпустить к ее детям, то есть к Сенцову и Гале, у которых и жила она, хвастаясь своим зятем).
Зноевский молчал и за столом.
— О чем задумались, Степан Аркадьевич? — с участием спросила Мария.
— Я?.. так, обо всем понемногу… Когда я был моложе на шесть лет и достаточно наивен, я принадлежал тогда к «секте» бездумных холостяков, и у меня была такая вера:
А потом очень быстро, почти вдруг, пришлось, как говорят, «опосредствовать» этот лозунг молодости уже по-другому.
— И как это случилось с вами? — спросила Мария, не оставляя своей работы.
— Очень просто, Мария Семеновна: жизнь смотрела-смотрела на мое баловство и, как строгая мама, хлестнула по кудрям плеткой, — посмеялся он над собой. — Вот с тех пор и одумался…
Говоря это, он видел перед собой Ринку Соболь, которая появилась здесь отнюдь неспроста, видел перед собой и предостерегающее лицо Авдентова, который на вокзале перед самым отъездом Степана за границу настойчиво советовал уничтожить Ринкино письмо.
— А еще думаю о Штальмере, — продолжал Зноевский. — Он провалился в литейке, а мы перевели его в контору. Через десять дней — партийная конференция, и меня, и Бориса Сергеевича спросят: что, почему и зачем?.. Что мы с тобой, Борис Сергеевич, ответим на это?..
Похоже, очень неприятно было ему говорить о Штальмере, которому когда-то подчинялся сам и кто теперь находился в подчиненном к нему положении.
Дынников, еще многого не знавший о Штальмере, произнес резко:
— Он нищий, банкрот. Из года в год топтался на месте, а все хотел опередить других. С ним не пойдет дело… придется увольнять… Да, — вспомнил Дынников, — ты обещал что-то рассказать о нем?.. Его статью прочитал я: ни глубины, ни технического смысла. Бесплодная смоковница.
— Но мы его плохо знаем, — туманно намекнул Степан. — Он в статье расхваливал наш мотор, который только еще осваиваем и разносит, ехидничает над фордовским, а сам в это время пришел в экспериментальный цех, выбрал фордовский мотор (из запасных моделей) и приказал поставить на свою машину взамен нашего мотора. Это было как раз перед его увольнением. Я приказал — впредь до вашего распоряжения — установку мотора прекратить, машину задержать в цехе.