И тут же заговорил о разнице фордовских, немецких и английских моторов, о размещении поршней, о системе охлаждения и смазки, о новинках французских заводов…
Не только по сравнению с Марией (она была на втором курсе машиностроительного отделения и пока еще мало разбиралась в сложной технике), но даже с Дынниковым, он имел такую уймищу знаний, что приводил в изумление. О чем бы ни спросили, о чем бы ни зашла речь, у него находился будто давно готовый, продуманный и ясный ответ. И Мария дивилась: когда он успевал читать так много?.. Как все это вмещала его память?.. Стоило хоть недолго побыть с ним, обменяться несколькими фразами, чтобы почувствовать силу его ума. Зноевский был очень заметен среди других инженеров, — недаром к тридцати годам стал главным инженером завода.
Его судьба определилась рано: сын конструктора, вышедшего из рабочих, он изобретал машины еще в детстве: то были велосипеды — один замысловатее другого — из старых обручей; пароходы с колесами, которые плавали в весенних лужах на задворках. В годы германской войны он строил деревянные пушки с лафетами и стрелял из них, заряжая настоящим порохом и солью.
Его батарейку разбил обушком топора один рыжий, высоченный, с бородой Моисея дядя, сыну которого Степан случайно оторвал выстрелом палец.
Но не это обстоятельство охладило воинственный пыл Степана. Когда ему было двенадцать лет, жизнь взглянула ему в лицо суровыми беспощадными глазами: умерла мать, и мир сразу утратил теплые слова и яркие краски. Он узнал, что такое тоска и одиночество. Через год на место родной, крикливой и горячей на руку пришла другая женщина, — спокойнее той, тише, будто добрее, она не била его, но от равнодушных, чужих слов было только больнее.
Он почувствовал себя лишним в доме, хотя отец продолжал относиться к нему по-прежнему, — и вот Степана потянуло из дома.
Он не ушел из семьи, а только воображение и мечты его унеслись вслед за теми путешественниками, о которых читал в книгах; он ходил по неисследованным, местам Таймыра, взбирался по отрогам Алтая, проникал в тропические леса Индии и Малайского архипелага.
Спутник Пржевальского, Миклухо-Маклая, Седова, Нансена и Амундсена, он обошел все материки и вернулся из этого путешествия возмужалым, бесстрашным, взрослее своих лет, получив многое взамен утраты…
Сперва поневоле привыкая к самостоятельности и тяготясь ею, он постепенно привык к своему положению, оно определило его характер.
В восемнадцатом году Степан собирал в пустых вагонах корки и сухари черного хлеба, оставленные солдатами; целые дни простаивал в очередях, и пальто его было на груди и рукавах исписано мелом — номерами очередей. Он стал уже совершенно независимым человеком, когда отец вернулся с фронта.
Года два спустя в нем пробудилось опять, но уже более устойчивое стремление — страсть к технике, переплетаясь с интересом к общественной жизни; мир предстал перед ним в волнении своем и силе, когда Степан вступил в комсомол, где встретился и подружился с Авдентовым. Он был постоянно весел, остроумен, энергичен, нравился женщинам, чье внимание избаловало его. Он быстро сходился с ними и расставался легко, но и это прошло, уступив место трезвому взгляду.
— Степан Аркадьевич, — спросила Мария, — вы почему так долго не женитесь? Смотрите — время пройдет, и будете жалеть.
— Совершенно верно — пора… Вот я смотрю на вас — и, честно сознаюсь, завидую. Недавно мне подумалось: — я какой-то инструмент, у которого не хватает самой нежной, лирической струны, а поэтому и нет аккорда. — И тут же грусть переключил в шутку: — Мария Семеновна, помогите мне найти самую лучшую девушку в мире, как говорил Ло-Ло…
— Олю Померанцеву знаете?.. Она — инженер, умная, красивая девушка…
— Уже знакомы…
— Так чего вы прибедняетесь?..
— …а потому… что до свадьбы еще не близко, — наконец-то открылся Степан, блеснув черными глазами. — Месяца три-четыре, а пока… мне не до этого…
Посидев еще некоторое время, Зноевский собрался уходить, и, когда прощался, Мария заметила: будто он делает над собой усилие, чтобы казаться прежним.
— Борис… он чем-то расстроен? — спросила она мужа, когда ушел Зноевский.