— А что?
Борис тоже утаивал что-то. Она не решилась спрашивать больше.
— Он очень славный, правда?..
— Это для него мало, — досказал Дынников. — У Зноевского четыре изобретения; три из них дают заводу шестьсот тысяч экономии в год, а новое приспособление к «Осборнам» ускорит работу формовщиков на двадцать семь процентов… не говоря уже о том, что литейку-то он поставил на ноги.
ГЛАВА IX
Схватка в лесу
Медленным шагом Зноевский обходил механосборочный цех, глазами хозяина присматриваясь ко всему. Подача деталей к конвейеру и сама сборка шли ускоренным темпом, люди все были на своих местах.
Ночная жизнь цеха, освещенного сотнями ламп, с его звуками, запахом красок, резины и металла, шевелилась вокруг, являя собой непрерывное движение, где все закономерно и подчинено только математическому железному расчету, в котором главенствовала одна формула: в две минуты один автомобиль, — и все в этих цехах, величайших в мире, напряженно тяготело к ней.
Здесь торжествовали: освобожденный разум, наука, поднявшаяся до политики, и политика, углубившаяся до науки. Если оглянуться в прошлое страны, медленная поступь истории, действительно, покажется стремительным полетом птицы…
Размышляя об этом, Степан Аркадьевич стоял у конца конвейера, следя за тем, как, приближаясь к нему, автомобильная рама постепенно обрастала рессорами, колесами, мотором, радиатором, кузовом и другими частями, превращаясь будто в живое существо.
Нынче рождалась здесь новая опытная машина, над которой долго трудились люди, и сам он в экспериментальном цехе испытывал ее мотор.
Мрачное настроение Зноевского рассеялось здесь само собой, бодрым спокойствием наливалось тело и как-то яснее становился разум…
Степан Аркадьевич приметил несколько ненужных движений рабочего у соседнего станка и, следя по секундам, сосчитал, чему равнялась эта напрасная трата сил и времени. Получилась совершенно дикая цифра: за месяц работы станочник должен нагнуться 3400 раз и 2000 раз обойти станок. Подозвав сменного мастера, Зноевский приказал ему иначе организовать рабочее место, выключить эти ненужные движения и заодно с этим провести заново хронометраж всего отделения.
Большие окна набухли тьмой; иногда врывались сюда то протяжные и глухие, то короткие и резкие гудки паровозов, громыхание и лязг сталкивающихся вагонов. На дворе завода и на луговине за оградой стояло восемь тысяч готовых машин, тускло поблескивающих во тьме, облитых лунным светом. Это были две дивизии машин, готовых к походу. Но их не отправляли, и этот затор создавал на заводе большое напряжение.
Степан Аркадьевич чувствовал себя как на фронте, где каждый миг возможно нападение… Все эти дни — после прогулки на яхте — он ждал новой встречи с Соболь, которая пошла было прямиком, уверенная в своей силе, но потом, очевидно, изменила направление.
Начало всей этой, истории уходило в прошлое, и прологом к ней было случайное знакомство его с Ринкой в поезде, когда возвращался с маневров, и свидание в ее доме, когда по наивной своей простоте Степан перед отъездом в Америку согласился передать письмо родственникам Соболь. На вокзале в Москве Степан разорвал письмо по совету Авдентова и, наверно, не вспомнил бы о нем никогда…
Но однажды, примерно месяц спустя, уже в Детройте, он пришел в театр; во время антракта подошел к нему пожилой господин, с жирным индифферентным лицом лакея, с лоснящейся лысиной на темени и черными нафабренными усами. После длинной снотворной болтовня (на чистом русском языке) о бесправии честного художника, вынужденного жить в «капиталистическом стаде», о желании своем уехать в Россию, чтобы избежать каких-то репрессий, этот господин сказал, что у него есть там родственники, и в очень туманной форме намекнул Зноевскому о письме.
Степан не понял сперва, — так было ему удобней, — но-тогда сказали ему яснее.
— Простите, — виновато пожал плечами Степан. — Я не мог идти к вам с пустыми руками: меня обокрали в дороге… письмо было в чемодане…
— А-ах, разве так можно! — восклицал господин-лакей, впиваясь недоверчивыми глазами. — Я поражен вашей неаккуратностью… Неужели у вас там все еще воруют?! — деликатно возмущался он.
— Подобрали к каюте ключ, — сожалел Зноевский едва ли не больше, чем незнакомец. — Но меня ограбили в. Гааге, во время стоянки парохода…
Он думал, что вывернулся и теперь никто не будет приставать, но через несколько дней этот человек разыскал его вторично. Степану пришлось отбивать наступление контратакой: