Только стороной, из вторых и третьих рук, доходили до него короткие отрывистые известия о ней. Точно следы на песке, они показывали ему одно лишь — здесь недавно прошла она. В конце зимы Мария болела несколько дней, не сдала зачеты в институте, — Михаил узнал об этом только месяц спустя; в июле Степан сказал ему, что она с мужем уехала на курорт, а недавно, встретив в парке Настю Бисерову, узнал от нее, что Мария, вернувшись из Алушты, гостила несколько дней в деревне, где так давно не бывал Михаил… Как жалел он об этой ускользнувшей возможности побыть в деревне одновременно с Марией!..
Ее равнодушие обижало и раздражало его; однако, раздражение рассеивалось быстро, а обида и грусть оставались в сердце тяжелым камнем…
Очарованье золотой осени — с багрянцем березовой рощи, с пожелтелыми листьями на земле, на тротуарах, с криком птиц, собирающихся к отлету или косяками уносящихся на теплый юг, — с голубой, прикрытой сизой дымкой далью, — опять напоминало ему о прошлом.
Он перелистывал старый дневник свой, оборвавшийся на пятом марте тридцать, первого года, когда Степан возвратился из Америки, и, перечитывая пожелтевшие от времени страницы, находил в них опять ее… Она жила в его дневнике, и он рассказывал ей обо всем, что думал, что делал, чего ждал и во что верил — сперва с надеждой и нетерпением, потом — с грустью и безнадежностью…
«…Если же ты любишь, не вызывая взаимности, то есть, если твоя любовь, как любовь, не порождает ответной любви, и ты путем твоих жизненных проявлений, как любящий человек, не можешь стать любимым человеком, то твоя любовь бессильна и она — несчастье», — прочитал он фразу, взятую из писем Маркса, по-новому постигая ее глубокий смысл, имевший к нему почти прямое отношение.
Он не мог уехать, не простившись с Марией, и, думая о том, как бы встретиться с ней перед отъездом, чувствовал тревожное волнение и робость. Сегодня он позабыл о билете в театр на дневной концерт, и вспомнил только, когда Зноевский позвонил ему во время антракта.
— Она, между прочим, здесь, — предупредил Степан. — Нет, не одна… и наши места рядом с ними.
Когда был свободен от работы, Авдентов не пропускал концерты приезжих певцов, — музыка всегда подскажет многое душе влюбленной! — но в этот раз он не мог идти, ибо сидеть рядом с ней при муже и молчать — было бы безмерно тяжело. Утомленный раздумьем, он сел к столу, выбрал лист самой лучшей бумаги, чтобы передать ему все пережитое и перечувствованное за эти годы. Но мысли не укладывались никак: то срывались с пера слишком взволнованные и туманные фразы, то не ко времени скупые и рассудочные.
«В каком настроении застанет ее это письмо?.. Что она подумает, что скажет? — спрашивал себя Авдентов. — Наверно, будет так: она прочтет тайком от мужа и бросит, разорвав на мелкие куски, чтобы развеял ветер, и скажет: «Ну что ж, я очень рада».
А может быть, та же Настя Бисерова, которая передаст ей письмо, вернется от нее с запиской: «Напрасно уезжаешь. Подожди: я скоро решу сама».
Уже с азартом человека, кто в последний раз хочет испытать судьбу свою, он рассказал в письме, как жил он, как надеялся и ждал напрасно, — но что в памяти его она останется тою же, прежней, кого не любить он не может…
«Если когда-нибудь ты вспомнишь обо мне, Мария, когда тебе понадобится моя помощь, — позови, и я приду. Я не верю и не хочу верить в прочность твоей семьи, хотя ни Борису Сергеевичу, ни особенно тебе не желаю плохого… Пусть будет между нами тысячеверстное пространство, я все равно пройду его, лишь только услышу твой голос.
До свидания, мой ненаглядный друг».
Писал он, вкладывая всю силу своего убеждения, искренности и веры в свое постоянство… Еще хотелось сказать: он будет ждать той неминуемой счастливой и вместе горестной встречи, которую видит сквозь туман лет… она обнимет его тогда, прижмется головой к груди и будет плакать, что поздно соединились, чтобы вместе, не разлучаясь больше никогда, прожить вторую половину жизни!..