Тот не подвел его, и ровно в девять раздались под окном два позывных гудка певучей сирены. Потому минутой позже, вошел Зноевский.
Они вынесли чемоданы. Зноевский укладывал их, хозяйственно покрикивая. Уже одетый в дорогу, с портфелем и плащом в руке, Авдентов задержался у порога, блуждающим, рассеянным взглядом, обводя опустелую комнату, где оставлял какую-то часть себя.
…Мягко качнув, машина рванулась с места и, развернувшись у подъезда, почти бесшумно помчалась по широкому накатанному шоссе мимо корпусов завода и рабочих поселков, за которыми начинался лес. Авдентов оглянулся назад, чтобы запечатлеть в памяти родные места, но песчаные холмы и множество строений уже едва виднелись вдали, окутанные полумраком. Темные трубы соседних заводов упирались в небо, и, лениво клубясь, поднимался тяжелый дым. Правобережье, точно горный кряж, тянулось справа, испещренное огнями, и в густеющей тьме, подступая все ближе, открывался у слияния двух рек огромный древний город. Пока только угадывалось по огням скопление зданий, — потом как-то сразу надвинулись они, образуя широкую, обсаженную тополями улицу, в конце которой белели, будто выточенные из мрамора, колонны вокзала.
Обычный шум и суетня в обширных залах, у билетных касс теснятся очереди… Тут, на вокзале, легче всего распознается биение пульса страны и движение людских потоков.
Облюбовав себе место в дальней комнате за буфетом, приятели сели за стол… Авдентов вспомнил, как «мистер Знойсон» угощал его однажды, провожая сюда на строительство, чтобы на другой день пуститься самому в безвестную Америку… А теперь, на новом перегоне жизни, Зноевский опять провожал его… В судьбе людей немало поворотов — то спокойных и открытых, то болезненно ощутимых и страшных, как падение, то легких и приятных или совершенно неуловимых, как пробуждение… Раздумывая о себе, Авдентов сосредоточенно смотрел куда-то в пространство, мимо Зноевского, без особой охоты пил из стакана посоленное пиво, отдувая пену к краям.
— Как твое самочувствие? — спросил Степан.
— Растрепанные ветром облака, — улыбнулся Авдентов. — А ветер кружит, подхватывает и несет куда-то. Чувствую себя одновременно живущим в разных местах — и на заводе, и здесь, и в дороге, и там на Магнитке, где никогда не был. Никак не разберусь: или теряю больше, или нахожу.
— Должен найти, — сказал Зноевский и улыбнулся сочувственно. — Некоторым больным врачи прописывают — переменить климат… а ты догадался сам. Таким образом, все обстоит благополучно и нет места унынию.
Но Авдентов плохо слушал его, занятый своими мыслями, и скоро оставил друга. Медленно обходя залы, запруженные народом, он искал в пестрых толпах Марию; минуты четыре простоял у подъезда, встречая машины, но ее не нашел нигде.
Он вернулся опять к своему столу и наполнил до краев стаканы.
— Давай выпьем, — сказал он, заметно очерствев.
Зноевский был почему-то уверен, что Мария не придет, но не высказал своих соображений, чтобы не растравлять рану. И заговорил о другом, тяготясь его молчанием:
— На новом месте будь осторожнее… О Рохлиной слышал? Оказалась заодно со Штальмером и Гайтсманом. Кто бы мог подумать!.. Вот как жизнь-то нас учит… Есть негритянская пословица: «Мы умираем, едва научившись жить…» Но мы должны научиться гораздо раньше!.. По крайней мере, я уже давно сделал для себя определенные выводы. Благодарю тебя за прошлое, ты оказался тогда зорким…
— А поучаешь бдительности? — иронически кивнул Авдентов.
— Это я по праву старшинства и дружбы, — ответил Степан, имея в виду свое положение главинжа.
Разговор не особенно клеился, они обменивались короткими фразами, а больше всего молчали. Наступила пора прощаться, хотя до отхода поезда оставалось еще сорок минут.
Они крепко расцеловались, и Зноевский ушел, чтобы не мешать последнему свиданию: возможно, Мария еще придет, природа чувств капризна, и никому не разгадать ее…
Диктор оповещал пассажиров о посадке на скорый, шум оживленного движения в залах усилился и вместе с ним поднялось нервное напряженное нетерпение Михаила. Он снова обошел все залы, постоял у входной двери, пропуская мимо себя незнакомых чужих людей; время бежало катастрофически быстро. Его ничтожный остаток все заметнее укорачивался.
С гнетущей свирепой тоской Авдентов направился к вешалке, надел шляпу, плащ, едва приподнял тяжелый, точно каменная глыба, чемодан; потом передал его подошедшему носильщику; уже в дверях, он оглянулся еще раз: пестрила в глазах толпа, в которой, если бы даже и пришла Мария, он все равно не увидел бы ее…