Длинный ряд зеленых вагонов с тусклыми окнами темной сплошной стеной тянулся вдоль перрона, у каждого из них грудились кучки людей с багажом.
Авдентов уложил вещи в купе и тут же вышел опять на перрон. Серые чугунные колонны подпирали сводчатую крышу, под которой было сумеречно от редких фонарей и от черного окутанного облаками неба. По железу, едва различимо среди пестрых станционных звуков, он услышал мягкий шум дождя. Заплаканные окна вагонов подались, назад — паровоз уже прицепили.
Старик в нагольном расстегнутом полушубке застрял со своими котомками в двери, и на него кричал проводник, силясь протолкнуть вперед; пожилая женщина провожала сына-подростка, — наверно, к отцу, поучала его, как вести себя в поезде. Две молодых, изящно одетых женщины бурно обняли и поцеловали своего Вадима — человека в военной форме и с орденом на груди, наказывая не забывать Альку и чаще писать им, — и было не разобрать, которая же из двух — жена ему. Потом, уже из вагона, открыв окно, улыбался им покровительственно и изредка махал рукой. Мимо прошел дежурный с фонарем, за ним прокатили от почтового вагона порожнюю тележку.
Все эти мелочи, повторяющиеся постоянно, изо дня в день, помимо воли западали в сознание. Он все ходил по перрону, искал, заглядывал в окна вокзала, стоял у дверей, — но Марии все не было. Истратив всю силу, он перестал ждать: оставалось только пять минут.
Он уже стоял одной ногой на ступеньке, схватясь за поручни, — вдруг кто-то окликнул его негромко. Он оглянулся, узнал и сразу бросился к ней навстречу, охваченный бурей чувств.
— Мария!.. Мария!.. — он судорожно сжал ее руки и целовал порывисто, ненасытно, растеряв все, что приготовился сказать ей…
Взволнованная его письмом, покоренная жалостью, она долго раздумывала вчера: как быть ей? что делать? Не приехать на вокзал показалось ей бессмысленной жестокостью.
Уже несколько минут она стояла за одной из колонн неподалеку от седьмого вагона, видела, как он ходил по перрону, заглядывал в окна, стоял у дверей, и едва сдерживала себя, чтобы не выйти к нему раньше времени, какое определила себе нынче утром.
— Я безумно ждал… Пришла, пришла! Как я рад, Мария!..
В белой меховой горжетке, в костюме и маленькой черной шляпке, она смотрела в его расширенные, влажные глаза и у самой дрожал и прерывался голос:
— Я пришла проводить, иначе тебе было бы тяжело. Я простила тебе все, все и не виню ни в чем больше… Мне хочется, чтобы, уезжая, ты знал, что делать там, как поступить с собой. Я долго думала над всем, что было и что ждет в будущем тебя и меня… Ты любишь и, может быть, будешь постоянен, но, — честное слово, — пойми меня, Михаил! — и я, и ты бессильны восстановить прежнее. Это невозможно… Подумай: ведь шесть лет прошло. И я и ты — уже совсем другие, что были в деревне. Ты смотришь и на меня и на себя глазами прошлого. Ты мечтаешь о невозможном. Пойми меня! Если бы даже пришла к тебе, я, честное слово, не смогу, не сумею жить счастливо… Это будет ломка всего, чем я живу, — чувства, привычки, распорядок… У тебя — тоже. Мне хочется, чтобы ты передумал, перестал жить прошлым. Я простила тебе давно — и мне стало легче, я спокойнее пошла вперед. Расстанемся по-товарищески, друзьями, не обижайся на меня, не думай обо мне, не мечтай напрасно, устраивайся на новом месте, — и тебе будет легче жить и работать… Михаил, я хочу, чтобы ты хорошо жил, слышишь?
Растроганный ее напутствием, он молча глядел на нее, стараясь надольше запомнить дорогие черты. Ее лицо было близко к нему и грустно улыбалось, а в больших серых глазах, смотревших на него пристально и нежно, он прочитал немой, но выразительный вопрос:
«Все ли и так ли ты понял?»
По-новому постигая ее жизнь и свою, Авдентов с нежнейшим чувством благодарности, печали и восторга припал к ее руке.
— Давай простимся, — торопливо произнесла она, и первая потянулась к нему трепетными губами.
Он обнял ее — и в этом прощальном поцелуе они забылись оба, и посторонний мир погас, чтобы потам открыть для них свои, особые для каждого дороги…
Поезд тронулся.
Впрыгнув на ходу, он стоял на площадке и жадно смотрел туда, где смутным, едва различимым пятнышком виднелась она в тумане дождя и ночи…
Прогремев среди тесных городских строений, поезд вырвался на гладкую равнину. Авдентов вернулся в купе, где было тепло и тихо: мимо окна бежали мигающие огоньки, рассыпанные во множестве, голубоватое зарево от них колыхалось над лесами.