В семье Олейниковых никогда не возникало об этом речи, и Мария дивилась, откуда такие слухи?!
— Оно, конечно, родителям там спокойнее, — продолжал Харитонушка, рассуждая о чужой семье с излишней обстоятельностью и личным интересом. — Мы понимаем!.. Семену Карпычу премного мы благодарны — двадцать годов на одном месте трудится! — и тебе добра желаем, ну только не отпустим. Дадут вместо него какого-нибудь молодого лодыря, или девчонку стрижену, — вот и сломают все. А ребятки наши к Семену-то Карпычу большую привычку имеют и сидят тихо. В переменку или после занятия они вокруг него, как воробьи около ржаного снопа. Тут он им для пользы разные истории разъясняет. А нам только того и надо… Не пустим! — воскликнул старик. — Девчурка моя пришла нынче из школы, сидит и плачет. Жалко ей, значит!.. Ну и мне прискорбно… Хотел к нему самому зайти, да старуха не посоветовала. А тебя увидел, так, мол, узнать надо.
— Сплетни это, — с обидой сказала Мафия. — Зря много болтают. Папа вовсе никуда не собирается. У нас даже разговору такого нет. — И тут же перевела речь на другое:
— Где работаешь, Харитон?.
— Так, так. Ну пойдем, провожу до села-то, — сказал он, словно не слышал ее вопроса.
Оба тронулись к мосту, и Харитон заговорил о себе:
— Осень и зиму я на химкомбинате был. Закончили мы его сполна. На третьей неделе поста домой пришел, отдохнул малость, а теперь надо опять в город. Писали мне оттуда: автомобильный завод собираются ставить, — так вот и хочу загодя приглядеться: что и как?.. А если понадоблюсь, то сразу и за работу примусь. В колхозе и без меня управятся… Из дома вышел раненько, по дороге к зятю зашел, да и просидел долгонько… Тары-бары, — а поезд-то и обманул меня!..
Харитонушка был прямодушен, по округе слыл чудаком, болтливым человеком и, говорят, любил похвалиться. Но то, что он рассказывал нынче Олейниковой, обнаруживало в его характере совсем другие черты. Ей понравилось в нем и то, что он не расспрашивал ее о Михаиле и о том, зачем ходила она в такую пору на станцию. Зато охотно говорил о заработках старшего сына, хвалился своим студентом, который «учится в городе лучше всех», и о самой младшей дочери, которая «до того смышлена, что по карте все реки и горы знает и даже город Рим итальянский без ошибки показывает».
И опять сожалел, что запоздал на поезд:
— Бегу в горку и слышу: гудет и гудет где-то… Что, думаю, за оказия?.. Не поезд ли?.. Оказывается, он и был это!.. Ну и ну! Постоянно со мной что-нибудь случится! — досадовал он на себя. — Что будешь делать!.. В деревню вертаться — ни то, ни се, да и пурга вон. У зятя остановиться — тоже хорошего мало заходить второй раз.
— Почему? — спросила Мария, чтобы не молчать в дороге, да и то, как говорил старик, казалось ей интересным.
— А вот почему: перед свахой неловко… Дочь-то у меня приветливая, простая, рачительная, нас, стариков, почитает, а вот свекровь у ней — без понятия человек. Правду тебе сказать, нравная она, с задоринкой. Хожу я к ним редко, денег и хлеба не прошу, а кажинный раз чем-нибудь за живое зацепит. Что зря говорить, старуха она умная, всех норовит своему разуму обучить. А меня что учить!.. Пятьдесят пять годов на белом свете своим умом живу и никого не слушаюсь. Дети у меня — таких дай бог всякому!.. И опять же она — скуповата; давеча зашел я, — чаем меня потчует, сахар чуть не в рот кладет, а сама торопит: «Сват, на вокзал-то успеешь ли?» Так ведь и вышло: ровно в воду глядела, — пророк!.. Я поговорить люблю, и зять длинное слово любит, а она — нет. Я — за новое, она — за старое, вот и не ладим. Теперь ей никак не втолкуешь, что запоздал, мол… Пилить начнет беспременно… Вон у них огонек горит… Пойду переночую… Прощай пока…
В улице было тихо, безлюдно. Ветер устал и замолк. В садах, на крышах, на огородах лежал снег. Избы, казалось, жмутся от холода и засыпают. Мария свернула в переулок, глухой и тесный от сугробов. За плетнями поникли вишни под тяжестью мокрого снега и холодного мертвящего сна… Высокие старые ветлы гнулись над белым прудом, в грачиных гнездах было тихо… Видно, без времени пришла весна, и зима вернулась, чтобы взять свое… Марии было трудно представить себе, что Михаил еще сегодня был с нею, что только сейчас она провожала его на станцию!.. Ей казалось, что приезжал он давно, давно!..
Неподалеку от школы стояла изба с двором и садом, где жили Олейниковы. Горела в окне зеленая лампа на рабочем столе отца. Тень его головы, склоненной над тетрадями, отчетливо проступала на занавеске.
У крыльца, на ровной площадке, виднелись на снегу свежие следы: должно быть, обеспокоенная тем, что Мария долго не возвращалась, выходила на волю мать — посмотреть, сильна ли метель, и, поджидая дочь, торилась у крыльца, близорукими старческими глазами вглядываясь в снежную муть.