Инженеры в особенности отличались нежеланием проронить хоть слово о личных и домашних делах, потому что идеал инженера, царивший до и после нескольких лет торжества частной жизни, изображал его немногословным и замкнутым человеком, который живет ради работы и терпеть не может отвечать на вопросы, не имеющие непосредственного отношения к его профессиональной деятельности. Биограф А.В. Винтера так представляет читателю начальника Днепростроя, который во время интервью «молчит и курит, курит и молчит»: «На Днепре знали — за внешней грубостью, невероятной требовательностью, за властностью начальника Днепростроя нет ничего личного»{1345}. Точно таким же немногословным и замкнутым предстает в описании С.М. Франкфурта И.П. Бардин: «Молчаливый, угрюмый, хмурый человек — такое впечатление производит при первой встрече Иван Павлович Бардин»{1346}. Он мало рассказывал о себе, практически ничего о своей личной жизни, и Франкфурт был очень удивлен, узнав от Бардина после двух лет совместной работы, что тот любит театр, обожает слушать классическую музыку и с удовольствием съездил бы в Москву дней на десять, чтобы приобщиться к культуре{1347}. И в художественной литературе советский инженер — скупой на слова одиночка, который не обращает внимания на то, что ему срочно нужно к врачу, что нет воды для умывания, а в столовую огромная очередь, вынуждающая его пропустить и завтрак, и обед, ужин{1348}. Менталитет рабочих и инженеров первых лет реконструкции народного хозяйства в нескольких строках выразил Я.С. Гугель: «Вот построим домну, тогда выведем клопов, тогда умоемся и побреемся… Сначала домна, а потом клопы»{1349}. О том, что образ немногословного инженера продержался до конца 1930-х гг., свидетельствует «Вестник инженеров и техников», нарисовавший в 1938 г. такой портрет идеального инженера: «Стоман чрезвычайно скуп на слова. Он не любит говорить о себе, о своей жизни, о своих делах»{1350}.
Лозунги первой и третьей пятилеток обрамляли эпоху «культурности» и накладывались на идеалы «золотого времени». Результат том сплава всех пропагандируемых качеств стал инженер, который полностью отдавал себя работе, не беспокоился об условиях своей жизни, но втайне был почитателем высокого искусства и культуры Инженеры демонстрируют скрытность и сдержанность, когда речь заходит об их личной жизни, сортируют свои воспоминания по принципу «героическое-обыденное», «общественное-личное», «коллективное-индивидуальное» и вместе с тем мимоходом упоминают, что вовсе не были против культуры и комфорта. Некоторые из мужчин также недвусмысленно дают понять, что от своих жен они требовали беспрекословного подчинения. А.П. Федосеев и К.Д. Лаврененко — единственные инженеры, которые, вопреки обычаю, позволяют себе хоть иногда пожаловаться на условия своей жизни. Федосеев женился в 1936 г., и сначала супруги жили с родителями жены, всемером в трех комнатах. На завод Федосееву приходилось ехать трамваем через весь город. Его зарплаты едва хватало на жизнь, жене, Нине Федоровне Грудининой, работавшей техником в химическом институте, тоже платили «мизер». Из-за бедности и тесноты у нее то и дело происходили стычки с матерью, и в конце концов молодая семья переехала в коммуналку к родителям Федосеева, разделив перегородкой их комнату. Хотя вся их обстановка состояла из кровати, шкафа, стола и двух табуреток, в восьмиметровой каморке, где они ютились втроем с новорожденной дочкой, было не повернуться{1351}. После возвращения из США летом 1940 г. Федосеевы сначала поселились в усадьбе под Ленинградом, а зимой им дали 18-метровую комнату в двухкомнатной квартире нового шестиэтажного дома на Малой Охте, в пригороде Ленинграда. За стенкой жила семья из четырех человек, которая везде разводила грязь, глава семейства пил и постоянно устраивал «скандалы». Тем не менее, по словам Федосеева, они жили лучше прежнего и лучше, чем 60% населения страны. Получить более приличную квартиру он имел бы шанс, только если бы принадлежал к «партийной и профсоюзной аристократии»{1352}.