«Атомэнергоэкспорт» нигде явно не звучал. Мы в то время особенно не думали о том, что наш бренд должен пропагандироваться, рекламироваться. Знак «Электросилы», например, мелькает — на генераторе, на турбине «ЛМЗ», — а лого «Атомэнергоэкспорта» нигде нет. И вот подумали: почему бы нам не наклеить на крышку реактора, которую хорошо видно через смотровую площадку, название «Атомэнергоэкспорт»? Сделали, на красном фоне белыми буквами. Красиво получилось. А потом взяли и другими буквами наклеили на всю длину турбины. Клеили ночью, без согласования с финским директором. И он устроил нам большой скандал. А мы: «Это наша поставка, и мы можем что хотим рисовать на ней, пока она к тебе не перешла. Потом ты можешь это содрать, а пока это наше». И года два-три эта наклейка висела. Но нас и без этого знали хорошо.
С 1986 года мы начали «женихаться» с китайцами. Подписывали межправительственные соглашения, выбирали площадку для будущей станции. Ездили по всему Китаю. Мы смотрели на них, они — на нас, ведь у наших стран до этого долгое время было охлаждение в отношениях. Тем не менее дело двигалось. Были привлечены квалифицированные кадры, которые обладали не только знаниями, но и большим жизненным опытом, навыками переговоров, крайне необходимыми в таком эксклюзивном проекте. Многие наши специалисты, основной костяк, к тому времени уже получили опыт работы в Восточной Европе, в Финляндии.
Непосредственно готовить соглашение мы начали с 1990-го и работали над ним интенсивно два года. Это было самое тяжелое время. Мало кто тогда верил в то, что мы сможем поднять этот проект. Было подготовлено несколько вариантов переговорного процесса, каждый из которых предусматривал свой ход событий. Несмотря на то что в дальнейшем текст был тщательно проработан российскими и китайскими специалистами, за месяц до подписания имелись разногласия по девяти статьям и даже преамбуле. В частности, по срокам и условиям погашения кредита.
В конце концов контракт был заключен на государственном уровне, под гарантии российского правительства. Практически наша страна выдала китайской стороне кредит. Сумма контракта не была рыночной и не отражала наших реальных затрат. Тем не менее это позволило российским организациям перейти от бумаг к конкретной работе, не потерять профессионализм и сохранить кадры. Не все измеряется деньгами. И я уверен, что это было положительное дело, которое позволило нам остаться в числе стран, развивающих атомную энергетику.
Разумеется, была оказана государственная поддержка. Внешэкономбанк выступил гарантом надлежащего исполнения контрактов, был установлен порядок финансирования затрат предприятий по поставке оборудования и оказанию услуг для строительства АЭС за счет средств федерального бюджета.
Когда делали первую турбину для Тяньваньской АЭС, атомная промышленность не работала. Не было заказов, не было людей, вообще ничего не было. Когда делали первую турбину для Тяньваньской АЭС, атомная промышленность просто не работала. Не было заказов, не было людей, вообще ничего не было. Стояли пустые корпуса, брошенные цеха. Полная разруха и развал. И это на Ижорских заводах, а что за Уралом творилось… Так что для Китая турбину делали из заготовок турбины для «Штендаля», германской станции. Это как раз была первая быстроходная турбина для миллионника. Процентов на 70 она была готова. Мы делали ее для восточных немцев, а когда после объединения Германии пришли западные немцы и ликвидировали заказ на «Штендаль», мы предъявили счет им. Я был в этой комиссии, мы проводили аудит готового оборудования, с тем чтобы определить, сколько оно стоит, сколько потребовать с немцев. Оценили ее стоимость на 60 %. Немцы заплатили, но заготовка так и осталась у нас на заводе. Зачем она им? Их зеленые запретили атомное производство. А мы, когда пошли в Китай, взяли и доделали. Плохо ли?
Работа над индийским контрактом началась еще в СССР, в 1988 году, когда было достигнуто соглашение между Советским Союзом и Индией о строительстве АЭС «Куданкулам». Индийцы также были заинтересованы и в получении от России дефицитного обогащенного урана для станции «Тарапур» — из-за отказа Франции в 1992 году поставлять топливо. Однако из-за начавшейся затем полосы политических потрясений в обеих странах строительство станции ушло на второй план. Распад страны и экономический кризис отодвинули старт работ на десятилетие.