– Это не я сказал про Москву. Это слова её императорского величества – Екатерины Второй.
– Блеф – твоя Вторая!
– Эй-эй! Не попади к Панину, сын человеческий!
– Солдат – это Россия!
– Дурак! Россия – это солдат!
– Мама, я ещё вернусь в твой домик!
– Семь «червей»! Все «черви»-мои!
– Вист!
– Все «черви» – твои, и сам ты не человек – а червяк, мой мальчик!
– Отдай мне всех червей – я отнесу их матушке государыне нашей, пусть половит рыбку в мутной водице!
– Что Генрих Четвёртый[362], Наваррский, говорил французам? Он говорил вот что: «Монсеньоры! Вы – французы, неприятель – перед вами!» Вспышка патриотизма. Что генерал Цитен говорил немцам? Он стоял перед немецкими дивизиями с хорошо причёсанными седеющими волосами и говорил вот что: «Солдаты и офицеры! Сегодня у нас генеральное сраженье, следовательно – что? Следовательно, всё должно идти как по маслу». Рассудительно! А как победили мы Берлин? Кто крикнул: «За Бога, за царя, за святую Русь?» Кто крикнул? Мы – не знаем. Все без памяти бросились на врага, и – победа! Вот это клич!
– За Бога мать тоже можно крикнуть.
– Молодец, и это – клич!
– Дадите вы мне, в конце концов, сказать слова Екатерины?
– Давай. Уймитесь, этот словарь хочет сказать слова!
– Вот что сказала императрица: «Дворянство с величайшим трудом покидало Москву, это излюбленное ими место, где главным их занятием является безделье и праздность».
– Ха-ха-ха! Вот так yxa!
– А ещё что она сказала, не помнишь? Я помню: «В России всегда было много тиранов, потому что народ по природе своей бездеятелен, а также много доносчиков, и все их любят».
– Эй-эй! Не цитируй стерву!
– Мама, я ещё вернусь в наш домик!
– Не пей вино, дитя, от вина слепнут!
– Пас!
– Чепуха! Я пью, пью, четырнадцать лет пью – и не ослеп.
– А ты попей месяц подряд, потом выверни карманы – и ничегошеньки не увидишь!
– Никита Иванович Панин!
–. . . . . .
– Что я слышу? Я слышу – тишину, и все встают!
– Скотские шуточки.
– Адъютант, послушайте про Панина. Марья Дмитриевна Кожина посплетничала насчёт Орловых. Императрица узнала и позвала Панина. Эта Тайная канцелярия явилась во всём блеске своих бриллиантовых пряжек и бакенбард. В этот момент во дворце был маскарад. Кожина, как ни в чём не бывало, плясала на маскараде и вертела хвостиком и язычком. Государыня приказала Панину, он исполнил: он тихонько попросил генеральшу Кожину поехать с ним, побыстрее, их ждут. Она поехала. Он привёз её в Тайную канцелярию, снял свои франтовские манжеты из драгоценных брюссельских кружев и высек Марью Дмитриевну собственной холёной ручкой, в которую он взял розгу – ветку голландской розы с цветами и шипами. Потом Никита Иванович отвёз, как и полагается, танцовщицу на бал. Обратно. Бедняжка, ещё совсем молоденькая и неискушённая генеральша, не сказала ни единого слова. Она затаила слёзы и продолжала пляски. Менуэт, монимаска, котильон – она всё плясала. Только острый глаз мог бы приметить, что она танцует со странностями, приседает. А ведь была – королева бала.
– Я – Николай, а ты?
– Ну, тогда и я – Николай! Давай называть друг друга «Николай» – всё же жить будет повеселее.
– Ну что ж, Николай, мне кажется, что жизнь потихоньку налаживается.
– Правильно, Николай. Жизнь потихоньку налаживается: потихоньку поумираем!
– Все полки как полки, только у нас, негодяев, не полк, а чёрт знает что: казаки, греки, албанцы, татары, горцы, черемисы, один я – русская душа.
– Пей, пей, колокольчик, а потом поблюём – и баюшки-баю!
– Ах, Княжнин! Княжнин написал драму «Вадим». Панин побеседовал с автором. Голос начальника Тайной канцелярии был – одна лишь ласка. Княжнин прибежал домой в слезах. Он поплакал, слёг и умер утром. А Александр Николаевич? Ему сказали это имя – он упал в обморок.
– Какому Александру Николаевичу? Какое имя сказали?
– Радищеву – Панина!
– Послушай, Мирович, писать пиши, хоть стихи, хоть что хочешь, но прошу тебя Христом – не плюй в мою душу! Знать не знаю я твоего Иоанна Антоновича! Не слышал такого имени!
– А у кого теперь есть имена? Имён-то и нет, мой мальчик! Все – псевдонимы.
– Ну-ка, ну-ка, объясни!
– Чего объяснять? Догадайся! Пётр Третий – псевдоним Карла-Петра-Ульриха, Екатерина Вторая – псевдоним Софии-Фридерики. А ЕГО спрятали в Шлиссельбург.
– Ты-ты, кого – его? Договаривай!
– Иоанна! Ивана Антоновича! Припрятали, сволочи!
– Мама, мама, я ещё вернусь в твой домик!
– Где капрал Державин?
– Нет, и нет поручика Ушакова! Ребята, мы недосчитались, в своих рядах лучших из лучших: шулера и алкоголика. Где они, дети наши?
Державин сидел на канапе с девчонкой. Девчонке семнадцать лет. У неё фарфоровое личико, фарфоровая шейка. Двое цыган, с большими животами, в малиновых жилетах, с толстыми чёрными усами, все пальцы в серебряных перстнях, – цыгане яростно рвали струны гитар и пели сногсшибательными голосами:
Поручик Аполлон Ушаков проигрался на бильярде. Он расстегнул свой мундир медного цвета и сосредоточенно, с разумным выражением лица отрывал пуговицу за пуговицей. Время от времени он брал со стола бутылку мадеры и поливал свою мраморную грудь вином, объясняя себе разумным голосом (голос разума!) – не жалко мне мадеры, только бы на груди росли волосы страсти.
Красномордый от пива Коняхин разносил на деревянных подносах блины: с вареньем, с коровьим маслом, со сметаной, с подливками, с красной икрой, с сёмгой, с гусиной печёнкой. Блины – блестели! Падали бокалы и кружки, их пинали башмаками, они кувыркались и звенели.
Подпоручик Мирович декламировал:
– По почтовому тракту мимо галерной гавани ехала оливковая с гербами карета. Солдаты обвили шляпы и мушкеты дубовыми ветвями. Кто ехал в карете? В карете был котёнок ЕЁ императорского величества Екатерины Второй. Котёнок был пушист и пьян. Он повеселел, а потом повесился.
– Пюсовый фрак и синие панталоны с узорами по бантам – сорок рублей! Ничего себе синяя лососина!
– Дуй мою музыку, мандолина!
– Кто изобрёл бильярд? Не знаешь? А я знаю! Я! Это мной и никем другим открыта священная форма бильярдного шара. Меня обокрали! Посмотри на этот паршивый бильярд: даже фигура шара та же самая, какую изобрёл я!
– Ты что? Посмотри на себя. У тебя и очи-то от пьянства стали бирюзовыми. Зачем ты выписываешь на бумажную салфетку цифры? Ты что, хочешь превратиться в Пифагора?
– Поздно, Гаврила! Я пересчитываю своё призванье!
– Ну и как? К чему же ты призван в нашей бренности?
– Простейшая арифметика. Возьми грифели и пиши: сколько времени ты потратил на жратву, сколько проспал, сколько опохмелялся, сколько побегал за бабами – вот и всё твоё время и всё призванье. Остаток, полезный отечеству, – мал. Смысл бытия – пуст. Смысл, говорю я тебе, мал и нуден – комарик?! Это ты давно сочинил: «Жизнь – жертвенник торжеств и крови».
Петербургские судьи сидели и пили квас и ели толстые пироги с подливкой.
Граф Н. Н. Блудов ходил по трактиру, маневрировал. Он был в белом кафтане с золотыми позументами. Его не интересовали офицеры. Он надел небольшую наглазную маску, его интересовали судьи.
У судей были башмаки с оловянными пряжками, манжеты из брюссельских кружев, на пучке пудреной косы – чёрный шёлковый кошелёк. Когда происходил спор о юриспруденции, судьи вставали и раскланивались друг с другом, чтобы не пускать в ход кулаки. Судьи время от времени выходили на улицу и ходили на окостеневших ногах вокруг трактира – они разгоняли кровь, и раздавали кучерам по калачу, и подносили по стаканчику пенника, – кучера скучали на козлах.
Граф Блудов положил перед собой заряженный пистолет и пил с судьями.
– Кто ты? Тебя мы не знаем! – изумлялись судьи, уже надравшиеся за счёт Блудова.
362
Генрих IV – французский король с 1589 г., из династии Бурбонов; был также с 1572 г. королём Наварры. Первоначально – глава гугенотов, в 1593 г. перешёл в католичество и в 1594 г. вступил в Париж. Нантским эдиктом 1598 г. предоставил гугенотам свободу вероисповедания. Убит католиком-фанатиком Равальяком.