Многих художников, философов, писателей и поэтов всех времен и народов вдохновляло «Откровение» Иоанна Богослова. Творчество Данте, Мильтона, Босха и Эль Греко, немецких и английских романтиков восемнадцатого века, позднее — Джойса и Кафки, Маркеса и Умберто Эко пронизано апокалипсическими и эсхатологическими мотивами.
Но ни в одной культуре Апокалипсис не сыграл такой роли, как в русской, с ее особым пристрастием к запредельным вопросам бытия. Истоки этого влечения лежат еще в древнерусской литературе. Позднее, то усиливаясь, то ослабевая, интерес к Апокалипсису тянется через всю историю развития русской общественной мысли. Впервые в отечественной оригинальной письменности вопрос о конце света был затронут в «Слове о небесных силах, ради чего создан бысть человек», которое приписывалось Кириллу Туровскому или Аврамию Смоленскому. В своих житиях Епифаний Премудрый говорил, что Сергий Радонежский и Стефан Пермский не случайно воссияли в русской земле именно в конце четырнадцатого века, то есть на исходе седьмой тысячи лет. Об этом же шла речь и в «Сказании об окончании седьмой тысячи» Игнатия Волоц-кого и «Лаодикийском послании» Федора Курицына.
Апокалипсис стал духовной основой такого мощного движения внутри русской церкви, как старообрядчество, а также некоторых мистических сект.
В творчестве Пушкина, Гоголя, Достоевского и других писателей девятнадцатого века звучали апокалипсические мотивы. Но подлинным властителем дум Апокалипсис стал в нашей стране в начале двадцатого века.
Появилось целое направление в русской культуре, получившее название «апокалипсическое христианство». Блестящие русские мыслители Владимир Соловьев, Николай Федоров, Николай Бердяев, Сергий Булгаков, Василий Розанов и Даниил Андреев обращались к «Откровению» Иоанна Богослова; в литературе — Андрей Белый, Александр Блок, Дмитрий Мережковский, Вячеслав Иванов, позднее, в советское время, — Андрей Платонов, Михаил Булгаков, Борис Пастернак.
Вот как «прочел» Апокалипсис Даниил Андреев:
«Интересно отметить, что в русском языке слово «откровение», в буквальном смысле равнозначное греческому «апокалипсис», не помешало, однако, этому последнему прочно обосноваться на русской почве. При этом за каждым из двух слов закрепился особый оттенок смысла. Значение слова «откровение» более общё... Апокалипсис же — только один из видов откровения: откровение не областей универсальной гармонии, не сферы абсолютной полноты, даже не круга звездных или иных космических иерархий; это — откровение о судьбах народов, царств, церквей, культур, человечества и о тех иерархиях, кои в этих судьбах проявляют себя действенно и непосредственно; откровение метаистории.
Апокалипсис не так универсален, как откровение вселенское, он иерархически ниже, он — о более частном, о расположенном ближе к нам. Но именно вследствие этого он отвечает на жгучие вопросы судьбы, брошенной в горнило исторических катаклизмов. Он заполняет разрыв между постижением универсальной гармонии и диссонансами исторического и личного бытия».
Даниил Андреев отметил «врожденную иррациональную тягу к апокалипсической форме познания», к метаистории в духовных и творческих биографиях светских православных писателей и мыслителей: Гоголя, Хомякова, Леонтьева, Достоевского, Владимира Соловьева, Сергия Булгакова.
«Разве мыслимо было бы самосожжение раскольников, если бы ледяной ветер эсхатологического, метаисторического ужаса не остудил в них всякую привязанность к миру сему, уже подпавшему, как им казалось, под власть антихриста?
В общем объеме как западной, так и русской культуры подспудный слой апокалипсических переживаний можно обнаружить в неисчислимом количестве явлений, даже чуждых ему на первый взгляд».
Мнение оригинального мыслителя В. Розанова тоже находило отклик у русской интеллигенции тогдашнего, предреволюционного времени, настроенной атеистически и «антихристиански»:
«Вот Апокалипсис... — писал В. Розанов. — Таинственная книга, от которой обжигается язык, когда читаешь ее, не умеет сердце дышать... Он открывается с первых же строк судом над церквами Христовыми... Никакого нет сомнения, что Апокалипсис — не христианская, а противохристианская книга... Это книга ревущая, стонущая!»
«Откровение» Иоанна Богослова изучают много веков подряд — с филологической, исторической, религиозной, эсхатологической точек зрения. Казалось бы, изучено каждое слово, каждая буква и запятая. Но протоиерей Сергий Булгаков сумел внести свою лепту в толкование этой «единственной в своем роде книги».