Получив это письмо от римского первосвященника, Лев пришел в великое негодование. В письме папа Римский извещал, что до Запада уже дошло известие о случившемся у Халкопратийских врат, поскольку в тот день на площади было много купцов из Европы. Описал папа и реакцию западных королей на это известие: «Когда они проведали каждый в своей земле о твоих детских выходках, — писал папа Григорий, — то бросили на землю твои изображения и царапали твое лицо и отвергли власть твою». Архиепископ Ефесский Феодосий, ознакомившись с письмом, возмущался: «Как это может епископ Рима своего собрата назвать дураком, неужели он не знает, что по слову Христа подлежит за это геенне огненной?» Самого Льва больше всего задело то, что папа указал ему на неправомерность его действий. В ответном письме папе Григорию он гордо писал: «Я царь и вместе с тем священник, и не тебе мне указывать, что делать в моем царстве, а что не следует делать. Царство мне поручено Христом Богом нашим, а не тобой, епископом Рима. Если мне надлежит действовать согласно постановлениям отцов Церкви, то почему-то я не вижу ни одного постановления относительно икон ни на одном из шести Вселенских Соборов…»
Но все же, отослав письмо, Лев задумался над тем, что на борьбу против икон необходима и санкция Церкви в лице Константинопольского патриарха. Однако чувствуя, что патриарх не пойдет навстречу его пожеланиям, Лев все откладывал серьезный разговор с Германом в надежде, что престарелый патриарх скоро умрет и на его место можно поставить более сговорчивого. Вскоре император получил непримиримый ответ от папы Григория, в котором тот писал: «Богохранимый император и во Христе брат! Грамоту твою, отправленную с легатом Руфимом, мы получили, и сама жизнь моя стала мне в тягость, так как ты не изменил своего убеждения, но остаешься при тех же заблуждениях. Ты пишешь: "Я император и священник". Да, императоры, бывшие прежде тебя, доказали это и словом и делом: они созидали церкви и заботились о них; ревнуя о православной вере, они вместе с архиереями исследовали и отстаивали истину. Вот священники и императоры! Они доказали это самым делом. Ты же с тех пор, как получил власть, не вполне стал соблюдать определение отцов, но, найдя святые храмы украшенными, ты лишил их этих украшений и опустошил… теперь мы увещаем тебя: покайся! Обратись! Вникни в истину и сохрани ее в том виде, в котором ты ее нашел и получил». После этого послания папы император не выдержал и пригласил к себе патриарха для дружеской беседы, надеясь убедить старца в своей правоте.
Патриарх Герман, предчувствуя, для какого разговора он позван Львом, входил в покои императора с тяжелым сердцем. В это время спешивший за ним следом синкелл Анастасий нечаянно наступил сзади на мантию патриарха. Герман в раздражении повернулся к своему помощнику:
— Не спеши, Анастасий, еще успеешь поездить по ипподрому[76].
Синкелл с недоумением воззрился на патриарха, не понимая значения его слов. Но Герман, уже отвернувшись от Анастасия, благословлял василевса. Лев приветливо встретил патриарха и наговорил ему всяких похвал, отметив мудрость и святость служения первосвятителя. Затем он незаметно перевел речь к своему указу против икон, стараясь подчеркнуть, что его действия направлены только на благо Церкви и государства. Патриарх, нахмурившись, слушал василевса, а потом неожиданно как бы в задумчивости промолвил:
— Я слышал пророчество одного святого мужа, что некогда настанет гонение на святые иконы, но это должно свершиться не в твое царствование.
Лев озадаченно замолчал. Но, подумав немного, с интересом спросил:
— А в чье же царствование?
— Это будет при Кононе, — спокойно отвечал Герман.
— А ведь мое имя, данное мне при святом крещении, и есть Конон, — усмехнулся император, — Львом меня назвали уже при Юстиниане. Значит, пророчество верно говорит. Только пророчество это для того сказано, чтобы пришел тот, кто освободит Церковь Святую от суеверия идолопоклонного.
— Да не совершится этого зла в твое царство! — осенил себя крестным знамением Герман. — Вспомни, василевс, как в Святой Софии перед своей коронацией ты подписал пурпурными чернилами царскую клятву, в которой обещал соблюдать непорочно святую веру, ничего не уничтожая из преданий святых апостолов и богодухновенных отцов, и обещал не приносить ничего нового, противного христианской вере.
76
Эти слова Германа оказались пророческими, так как Анастасий, будучи патриархом при императоре Константине Копрониме, принял участие в дворцовом перевороте, и Константин повелел раздеть его донага и возить на осле задом наперед по ипподрому на потеху толпе.