Конон ненадолго задумался, а затем спросил:
— А что ты у меня попросишь как царя?
— Пусть тебя это не тревожит, моя просьба для царя вполне выполнима, а для государства и твоих подданных полезна.
— Уж не потребуешь ли ты, — засмеялся Конон, — чтобы я обрезался по иудейскому обычаю?
— Что ты, — замахал руками Соломон, — в нашу веру я тебя обращать не собираюсь.
— Ну, раз так, — беспечно махнул рукой юноша, — остальное меня мало волнует. Тем более что от обещаний я ничего не теряю.
ГЛАВА 3
1
День ото дня престарелому Сергию Мансуру становилось все хуже. Его супруга, кроткая и смиренная Миропия, день и ночь не отходила от одра больного. И сама за это время вся сникла и постарела, словно торопилась под конец жизни своего любимого мужа уравняться с ним годами. Она молча часами сидела возле него, и взгляд ее, полный любви, выражал молитвенную скорбь и печаль о предстоящей разлуке.
Обычно Сергий лежал с закрытыми глазами, лишь изредка приоткрывая веки, так же молча глядел на свою жену. При этом взгляд его, как человека, стоящего у последней черты, за которой открывается великая тайна бытия, был глубок и спокоен. Уставшая от болезней тела душа великого логофета ждала смерти как избавления от бремени земного бытия.
Иоанн, на котором теперь были все дела Дамасской логофии[45], каждую свободную минуту заходил в покои отца и сидел рядом с матерью у его ложа. Нареченный брат Косма еще год назад был отпущен отцом в Иерусалим на поселение в лавру Саввы Освященного. Иоанн тогда тоже просился у отца отпустить его в монастырь вместе с Космой. Но отец запретил сыну даже думать об этом. Разумом Иоанн понимал, что престарелых родителей бросать нельзя, но его душа все же страстно жаждала монастырского жития. Только увлечение литературными трудами приносило Иоанну подлинную радость. Вдохновленный примером Андрея, епископа Критского, он в эти годы сам пробовал писать тропари и каноны. Затем, увлеченный идеей собрать все богословское наследие Церкви в единую книгу, много времени проводил в библиотеке над рукописями. Теперь же, с болезнью отца, Иоанн отложил все свои литературные труды и старался подольше побыть с больным отцом, осознавая, что это последние часы их общения.
В один из таких дней, когда они с матерью сидели у постели отца, в покои зашел бледный и взволнованный домоправитель Софроний и доложил, что в дом великого логофета прибыл халиф. Вскоре двери покоев распахнулись, и вслед за телохранителями вошел сам Абд-аль-Малик. Больной попробовал было приподнять голову от подушек, но она тут же обессиленно опустилась назад. Иоанн заботливо подложил под голову отца подушки повыше и тут же удалился с матерью из покоев, почтительно поклонившись халифу.
Халиф грузно опустился на мягкий пуфик у ложа больного.
— Ты верой и правдой служил мне много лет, — заговорил он, всматриваясь в осунувшееся лицо своего министра, — а теперь ты уходишь от меня, — тяжко вздохнув, добавил он.
— Бог всем положил свой предел. Было время, и я отдавал отчет тебе, владыке земному, о том, как наполняется твоя сокровищница серебром. Теперь настало время дать мне отчет Небесному Владыке, как собирались в душе моей сокровища, которые ни моль, ни ржа истребить не могут. — Сказав это, Сергий снова устало прикрыл глаза.
— Скажи мне, Сергий ибн Мансур, что я могу еще сделать для тебя за твою верную службу?
Сергий какое-то время молча лежал, не открывая глаз, затем, собравшись с силами, снова заговорил:
— О, добрый мой господин, мне ничего уже не надо в этом суетном мире скорбей. Но у меня остается моя семья, и я вверяю ее Милосердному Богу и твоему высочайшему покровительству.
— Не беспокойся, мой верный слуга. В твоем сыне я вижу достойного преемника своего отца. Как ты служил мне, так и сын твой будет служить еще моим сыновьям, ибо и мне не много осталось жить на земле.
После ухода халифа отец позвал сына к себе.
— Сын мой, я дал тебе все, что может дать отец своему родному чаду. Теперь хочу тебе еще раз напомнить о твоем сыновнем долге. Я знаю, что ты мечтаешь о монашеской жизни, и все же помни: человек не волен распоряжаться собой по собственному желанию, но должен сообразовывать свой жизненный путь с волей Божией. Ты нужен здесь, сын мой, на моем месте. Нужен не только матери, родившей тебя телесно, но и Матери-Церкви, родившей тебя духовно. Христиане, пребывая под властью безбожных агарян, нуждаются в заступнике перед престолом халифа. Халиф доверяет нашему роду Мансуров. И ты знаешь, что благодаря этому доверию мне не раз удавалось смягчить его гнев. Будь же, сын мой, продолжателем дела сего! В этом для тебя вся воля Божия. О монастыре не горюй, если Господу будет угодно призвать тебя на это служение, то Он Сам разрешит тебя от бремени твоих земных обязанностей.
2
Вот уже шесть лет империей правил бывший архонт[46] Кирикиотской армии Апсимар, нареченный при восшествии на престол Тиберием. И все шесть лет его грызла мысль, что Юстиниан на свободе и, по слухам, доходившим до него, собирается вернуть себе престол. Эта мысль, как заноза, сидевшая в его душе, страхом отдавалась в сердце.
«Надо что-то предпринять», — решил он однажды и, взяв со стола небольшой золотой молоточек, ударил им по висевшему серебряному блюду. Мелодичный звон разнесся по императорским покоям. Из-за тяжелых шелковых занавесей пурпурного цвета крадущейся походкой вошел препозит священной спальни[47] евнух Киликий и низко поклонился императору. Апсимар доверял этому человеку безраздельно и в важных случаях всегда советовался с ним. Когда он изложил евнуху свое беспокойство, тот хитро сощурился, отчего его дряблое лицо стало походить на сушеную грушу. Евнух заговорил чуть ли не нараспев своим по-бабьи тонким голоском:
— О, божественный владыка, ты прав, это дело надо решать, и как можно быстрее. Теперь Юстиниан — родственник Ибузира Джальбарса, кагана всех хазар.
— Это-то меня всего более и беспокоит, — перебил в нетерпении Апсимар.
— Пусть ничего не тревожит нашего божественного василевса. Блеск золота ослепляет этих варваров, и они тут же забывают о своих родственных связях. Не то что зятя, а брата родного продадут. Если ты хочешь уладить это дело, пошли к хазарам протонотария Сихимия Руну. Он уже не раз бывал там и знает их обычаи. Если Сихимия снабдить золотом, он сумеет для тебя купить голову Юстиниана.
3
Шесть лет, проведенные Юстинианом в Фанагории со своей любимой женой, были самыми счастливыми и безмятежными годами его жизни. Боль и обиды, нанесенные в Византии, стали притупляться в его душе, все более и более вытесняемые на периферию сознания семейным счастьем. Иногда ему казалось, что все, произошедшее в столице империи, было не с ним, а с кем-то другим. Время он проводил за воинскими упражнениями — фехтованием на мечах или стрельбой из лука, или за чтением книг. Сегодня они с тудуном Фанагории Папацей и тудуном Боспора Валгицем собирались отправиться на охоту, но от Папацы прибыл слуга и сообщил, что его господин вместе с тудуном Валгицем срочно вызваны в Семендер к кагану.
Это известие почему-то насторожило Юстиниана, и он сидел, размышляя, что бы это могло означать. Мягко ступая, в покои вошла жена. Подойдя к мужу, она нежно обняла его и молча посмотрела ему в глаза. При этом взгляд ее темных, влажных глаз выражал счастливую радость. Юстиниан вопросительно посмотрел на нее. Она молча взяла его руку и, приложив к своему животу, прошептала:
— У нас будет ребенок.
Юстиниан, радостно воскликнув что-то нечленораздельное, подхватил жену на руки и закружил.
— Тише, тише, — с неподдельным испугом взвизгнула хазарка, — еще уронишь меня. — И вдруг сама громко рассмеялась, прижимаясь к мужу: — Меня уронишь — это полбеды, но ты можешь уронить наследника империи.
— Ты уверена, что у нас будет мальчик? — вскричал счастливый Юстиниан.
— Да, я уверена, что Бог после такого долгого ожидания может послать нам только мальчика. Я ощущаю это всем своим существом.
46
Архонт – в общем смысле слова обозначает знатное лицо (гражданское, военное или церковное), в данном случае главнокомандующий армией.
47
Препозит священной спальни – государственный чиновник, занимающий высокое положение при дворе, управляющий всеми императорскими покоями.