Мы сидели высоко над стадионом и с замиранием сердца следили, как мяч перелетает с одного конца поля на другой. Наша команда играла отлично и успела забить пару голов. Болельщики были в восторге — уж конечно, наши сумеют удержать преимущество! За десять минут до финального свистка противники уменьшили разрыв на один мяч, но мы не слишком–то огорчились. По–любому мы вели в счете, и оставалось продержаться совсем чуть–чуть,
Но тут у противников вышел на замену свежий игрок. Именно это им и требовалось. Он словно вдохнул свежие силы во всю команду, и мы беспомощно следили за тем, как наши пытаются отразить новую угрозу. Произошло неизбежное: сначала они сравняли счет, а за три минуты до конца забили победный гол. Мы печально разбрелись по домам и с горечью вспоминали тот момент, когда у нас вырвали, казалось бы, верную победу.
Такое же ощущение возникает у нас при чтении стиха 12. Пилат тут главный. Он — губернатор провинции, его слово здесь закон. Он может отправить узника на казнь, может отпустить его, если пожелает. Он мог приказать своим солдатам перебить явившихся к нему священников, если б решил, что сумеет оправдать такой поступок перед высшим начальством. Если он твердо решил отпустить Иисуса на свободу, кто ему помешает?
Единственное, что по–настоящему беспокоит Пилата, это мнение вышестоящих в Риме. Чуть ли не каждый год какой–нибудь римский проконсул или прокуратор отправлялся под суд за плохое управление и злоупотребление властью. Города и провинции снаряжали делегации в Рим и просили защиты против людей, которые правили ими от имени Рима. На слуху были известные случаи, когда бывшие губернаторы расплачивались жизнью за «перегибы». Если бы император счел кого–то из своих чиновников неумехой или тем более обузой для Рима, он вполне мог приказать ему покончить с собой. Эти люди редко доживали до суда и казни — к чему лишний раз обременять юристов и палачей?
Угроза апелляцией к кесарю — вот тот козырь, который первосвященники все время придерживали в рукаве. Не было уверенности, что придется пустить в ход столь тяжелое оружие, но, когда они увидели, что Пилат колеблется, более того — собирается отпустить Иисуса, они без колебания воспользовались последним доводом. Что скажут в Риме? Пилат прямо–таки слышал ехидный и грозный голос: «Значит, к тебе на суд привели самозванца, претендовавшего на царскую власть, а ты взял да отпустил его? Тоже мне, губернатор! Так–то ты печешься об интересах Рима?» Что скажет кесарь – вот ключевой вопрос.
Пилат испугался еще раньше, когда первосвященники сказали, что Иисус «сделал себя сыном Божьим» (стих 7), но страх его еще более возрос, когда они стали ссылаться на кесаря. С этого момента спор был им проигран. Но этот спор дает нам возможность лучше понять природу той власти, которую представляет Пилат. Иисус, до сих пор ничего не говоривший о себе, все еще готов объяснять Пилату суть провидения Божьего! И мы замечаем нечто необычное в той позиции, в которую загнали себя первосвященники.
Иисус не подвергает сомнению власть Пилата. Более того, он сообщает губернатору, что свою власть он получил свыше, от Бога. Как большинство ветхозаветных авторов, Иисус признает власть даже языческого государства, поскольку эта власть дана ему высшей властью единого истинного Бога. Из этого отнюдь не следует, что Бог или верующие должны непременно одобрять все, что бы ни сделала власть, но Бог, «обративший к хвале своей гнев человеческий» (псалом 75:10), использует энергию и организаторский талант даже дурных людей и с их помощью наводит порядок в своем мире. С этой точки зрения нужно читать и слова апостола Павла к Римлянам 13:1–7. Если Иисус готов был признать даже власть Пилата, в представления христиан о мирской власти нужно внести какие–то оттенки, не довольствуясь только черным и белым, схематичной картинкой, в которой правители всегда ужасны.
Вместе с тем Иисус предупреждает Пилата: хотя он законно представляет власть, это еще не означает, что он не делает и не может сделать ничего дурного. Однако его вина стократ меньше той, которую готовы принять на себя первосвященники. Весь страшный смысл этой сцены раскроется в последнем стихе: вожди иудеев готовы броситься даже в объятия ненавистной им языческой империи, лишь бы не признать Иисуса подлинным образом своего истинного Бога: «Нет у нас царя кроме кесаря».
Ужасное заявление, тем более из уст официальных представителей иудаизма. В Писании, в песнях, в преобразившем мир учении иудаизма на протяжении веков Господь прославлялся как истинный царь, грядущий Мессия провозглашался истинным царем от Бога, языческие же правители изобличались как самозванцы, подделка, идолы, недостойные поклонения. Что бы сказал Исайя, если б услышал позорное заявление этих священников? Что должны были почувствовать они сами, внимая на следующий день пению псалмов в Храме? Что они собирались сказать сбежавшейся отовсюду толпе, народу, любившему Иисуса именно потому, что видел в нем царя, который освободит страну от кесаря?