Княжна отучила слуг прислуживать ей по вечерам, и потому, как правило, в позднее время на втором этаже терема, где она жила, было пустынно, посторонние сюда не поднимались. Хотя государь давно уже никого и ничего не боялся, он всё-таки не желал лишних разговоров о себе и своей возлюбленной. Они знали, что об их отношениях догадывается сестра Анна, возможно, что-то знает и Мария Ярославна, но пока всё это не мешало им и было неважным, незначительным, хотя и рождало иногда определённую тревогу.
Он, как обычно, стукнул пару раз в тяжёлую дубовую, изукрашенную резьбой дверь и, не дожидаясь ответа, отворил её. Феодосия не заторопилась, как обычно, ему навстречу, передняя палата была тёмной и пустой. Заперев по обыкновению за собой дверь и неслышно ступая мягкими домашними башмаками, Иоанн направился в слабоосвещённую опочивальню и уже по пути услышал подозрительные всхлипывания. Горела лишь одна свеча в высоком серебряном подсвечнике, и от лёгкого колебания её пламени в дальних углах комнаты вздрагивали, будто живые, тени.
Едва увидев лежащую вниз лицом перед иконами княжну, понял: она всё знает о его предполагаемом браке. Об этом говорила вся её отчаянная поза, плач, зажатое руками лицо. Услышав шаги, она медленно приподнялась, повернула голову, посмотрела на него. Потом так же неспешно встала, сделала шаг в его сторону и припала к его груди. Она не плакала больше, не жаловалась, только хрупкое тело её и плечи продолжали вздрагивать. Он был готов к упрёкам, к слезам, к чему угодно другому, но она всем видом своим просто просила пожалеть её и совсем обезоруживала этим. И, действительно, ему стало отчаянно жаль её. Иоанн гладил русую, аккуратно причёсанную головку с одной, заплетённой по-девичьи полураспущенной косой, потом оторвал от себя её лицо, пытаясь заглянуть в глаза. Потрогал её мокрые щёки, попросил:
— Ну посмотри на меня!
Она с трудом разомкнула свои чуть припухшие веки, и рядом с его лицом засветились два ярких, показавшихся ему на мгновение в полутьме чужими, глаза.
— Мне теперь в монастырь? — едва шевеля губами, спросила она.
— О чём ты говоришь, девочка моя? Разве тебя ничего больше не волнует? Ты же знаешь, ты всегда вольна была в выборе. Ты можешь и здесь у матушки остаться, и в Рязань вернуться к брату. Я ведь для него и для твоей земли всё сделал, что мог. Можешь даже и замуж выйти, если пожелаешь — мне трудно это представить, но ради тебя я сам сватом буду, — попытался пошутить он. — А коли захочешь, ступай в монастырь. Нигде без моей поддержки не окажешься, никому тебя в обиду не дам.
— А куда мне пойти, если жить без тебя не хочется? А? — спросила она, в упор глядя на него, и на этот раз в её глазах блеснуло что-то живое.
— Ты с ума сошла? Зачем о глупостях говорить?
— Что же мне делать, если ни о чём другом не могу думать? — прошептала она и снова прильнула к его широкой груди.
Он, утешая её, обнял обеими руками, погладил по голове: — Не горюй понапрасну. С чего ты взяла, что дело о моей женитьбе уже решено? Разве я сватов посылал? Да нет же! И не собираюсь пока! Куда мне спешить — наследник есть. Конечно, матушка говорит, что одному плохо, но мне вовсе даже не плохо, — отстранившись, он с улыбкой поглядел на её заплаканное лицо, и глаза его сверкнули.
Он вновь притянул её к себе и начал целовать, наполняясь привычным желанием. Видя, что она понемногу успокаивается, что её губы начинают оживать и отвечать ему взаимностью, он принялся не спеша расстёгивать легко поддающиеся пуговицы её платья.
Было совсем темно, когда они, утолив первый порыв страсти, смогли продолжить разговор, и, конечно, Феодосия сразу же решилась говорить о том, что больше всего волновало её в последнее время.
— Мы же любим друг друга. Почему я не могу стать твоей женой? — прошептала она, обвивая его шею руками. Она хоть и рисковала оттолкнуть его от себя, рассердить, но не могла не спросить того, что мучило и обижало её, не давало покоя. — Я ведь, как и сам ты, великокняжеского рода. И мать твоя — такого же рода, и первая жена — тоже тверская княжна. Никогда моя Рязань не была ниже Твери. Чем я плоха для тебя? Иль твоя гречанка очень уж хороша, и ты потому хочешь непременно обладать ею? — продолжала шептать Феодосия, разглаживая нежными пальцами лёгкие морщинки на его лбу и всё ещё надеясь получить от него долгожданное предложение.
— Так себе, если портрету верить, — помолчав и будто не поняв главный вопрос княжны, отозвался Иоанн о внешности гречанки. — Да на что мне её красота? Для меня нет никого милее тебя. Не за красоту думал её в жёны брать, не о себе хлопочу — о земле своей. Если б только о себе! Я б никогда от тебя не отказался. Да и так не оставлю! Всегда ты будешь находиться под моей защитой. И брат твой пусть знает: только благодаря тебе он великое княжение рязанское получил и сестру мою родную в жёны. Ты не обижайся на меня. Конечно, хотел бы я тебя своей женой видеть. Да не принадлежу я теперь себе полностью. — Иоанн заговорил о том, что давно хотел сказать ей.