— Да ладно шутить, матушка, — сердито пошевелил усом Дмитрий.
Он, если бы ему самому дали решать и выбирать, был бы не прочь оставить всё, как есть, и не связываться ни с какой Литвой. Да и пожалование великого князя льстило ему. Но он был послушным сыном. К тому же отец, завещав большую часть наследства матушке вплоть до её кончины, наказывал оставшимся двум сыновьям во всём её послушаться. Так что особого выбора у Дмитрия не было.
— Впрочем, и вправду, хватит шутить, — продолжила Марфа. — Завтра на Ярославовом дворе собирается вече, где будем решать, как дальше жить Великому Новгороду, кого иметь у себя союзником и покровителем — Иоанна Московского или Казимира Литовского. А если быть точнее, кем мы хотим быть — вольным ли Новгородом, или вотчиной государя Московского?
Присутствующие за столом громкими, подогретыми вином голосами подтвердили:
— Вольным, конечно, вольным!
— И многие в городе так думают. Нам нужен лишь покровитель, коим может стать король Казимир, а не властный хозяин, каким стремится быть Иоанн Васильевич!
На столь длинные и пламенные речи в пользу Казимира вдову в этот раз вдохновил только что состоявшийся перед обедом разговор с Михаилом Олельковичем. Князь многозначительно и игриво посмотрел на неё и ещё раз подтвердил прежнее обещание посланника литовского о том, что после подписания договора с Казимиром тот пришлёт сюда солидного вдового наместника, который охотно возьмёт Марфу себе в жёны, и она, таким образом, будет полной хозяйкой в Новгороде. Оттого посадница была сегодня особенно нарядной и возбуждённой.
— А нынче он ещё и пугать нас задумал, — продолжала Марфа. — Пусть вон посадник расскажет, какой приём ему оказал наш нынешний покровитель!
— Да что, я уж говорил, — негромко пробурчал Ананьин. — Ничем особенным Иоанн не грозил, сказал лишь, что терпению бывает конец. Хотя теперь у меня есть новые вести. Вчера вечером гонец прискакал из Пскова. Сообщают, что Иоанн Васильевич прислал им приказ к войне против Новгорода готовиться за неисправление наше. Псковичи предлагают своё посредничество в примирении с Москвой.
— А то мы без своей бывшей вотчины Пскова не разберёмся, что нам делать и с кем мириться! — воскликнул ещё один участник обеда Василий Селезнёв, который сидел рядом с родными братьями Матвеем и Яковом. — Ты лучше скажи, неужто псковичи собираются выступить против нас по приказу Иоанна?
— Они об этом не известили, но, думаю, воле великого князя подчинятся. А куда им деваться? — постарался быть объективным Ананьин. — Кто их последние годы от немцев-то обороняет постоянно? Воеводы московские — тут уж ничего не скажешь.
— Ладно панику разводить, псковичей, что ли, мы испугаемся! — заметил до сих пор молчавший Олелькович. — Я вот только в толк не возьму: если вы к Казимиру отходить собрались, почто владыку-то на поставление в Москву отправили?
— Так он упёрся, мол, ни за что не поедет в Киев к тамошнему митрополиту, как он говорит, изменнику-латинянину, на поставление, — пояснил недовольным тоном ключник Пимен. — А по мне — так и не надо было посылать его никуда. Не хочет — пусть в монастырь отправляется. Меня бы выбрали архиепископом, я бы с радостью хоть к самому папе в Рим на поставление отправился.
«Бодливой корове бог рогов не даёт, — подумал Дмитрий Борецкий, глядя на помятое с прищуренными подозрительными глазами лицо ключника. — Противная рожа. За владычий пост ты на всё готов. А ещё святой отец! Нашла мать с кем связываться. Хотя он — мешок с деньгами...»
— Завтра, аккурат к началу веча, Феофил должен уж воротиться, гонца с пути прислал. А если поспешит — так и сегодня прибудет, — уточнил ключник.
— Ты, главное, поясни, — обратилась к нему Марфа, — казну-то он у тебя ещё не отнял?
— Да с чего бы это? — ухмыльнулся Пимен. — Пока всё богатство при мне.
— Тогда ты прямо после обеда отправляйся отсюда к своей казне, да не пожалей-ка для наших ребят деньжат. Пусть они сегодня пройдутся по худым вечникам да раздадут им, чтоб завтра на вече за короля Казимира кричали.
— Это будет сделано, на нужное дело разве можно жалеть!
Для Пимена это дело действительно было нужное, он ещё не потерял надежду стать владыкой Новгородским, если земля их отойдёт к королю, стало быть, и поставлять владыку придётся в Киеве, вот и откроются ему, Пимену, все пути!
— За наш успех! — предложил тост Михайло Олелькович.
— За успех! — прогудели голоса со всех сторон стола, и кубки начали быстро опустошаться.