С трудом дождалась Феодосия той минуты. Поздно вечером, когда гости угомонились, он пришёл к ней. Она впитывала его ласки, которые возмещали всё её полугодовалое одиночество и тоску беспросветную, снова думала, что они скоро расстанутся, но боялась и слово молвить о том, чтобы вновь не осердить его и не лишить себя и того, что есть, хоть и редкого, но единственного счастья. Лишь несколько вечеров были они тогда вместе, и она вновь вернулась с братом в Рязань. Государь ни слова не сказал ей об их будущем, ничего не обещал, не удерживал. А потом княжна рассказала всё Анне, та слушала её, жалела. И посоветовала выйти замуж за кого-нибудь, родить детей. «Вот увидишь, — говорила она вполне искренне, — ты забудешь брата, будешь счастлива в новой семье, перестанешь терзать себе душу. И у него эта блажь пройдёт. Ну а позор твой как-нибудь прикроем, не волнуйся!» Но Феодосия не могла представить себя рядом с кем-то чужим, не хотела.
И вот новая встреча. Они уже неделю были в Москве, но Иоанн лишь дважды смог прийти к ней. Накануне она ждала его почти всю ночь, не задувая свечи, но он так и не появился. Видимо, так уставал, что было не до неё. А может, уж не любил, как прежде? Да нет же, она видела, чувствовала, что ещё любима, что он дорожит ею, но сомнения нет-нет да и разрывали её душу.
Как обычно, перед сном Феодосия распустила по плечам свои густые светло-русые волосы, расчесала их и, чтобы не падали на лоб, по привычке надела на голову обруч, проходящий по лбу. Она уже помолилась и готовилась раздеться, но задержалась на минуту, чтобы оглядеть своё отражение в зеркале. Поверх сорочки на ней была одета просторная опашница из голубого шёлка, украшенная двумя рядами серебряных пуговиц.
Приближалась одна из самых коротких московских ночей. Несмотря на позднее время, на улице было ещё светло, но сумрачная белизна разливалась уже по комнате, предвещая наступление темноты. Однако пока ещё и без свечей она прекрасно видела своё отражение в зеркале. Осталась довольна им. Хоть и называют порой люди девушек её возраста старыми девами, она пока что не видела на своём лице признаков старения. Напротив, ей порой казалось, что никогда не была она столь красива, как именно теперь. Лицо её окончательно сформировалось, исчезла детская округлость щёк, кожа стала идеально гладкой и нежной, глаза строгими и выразительными. В ней не было теперь юношеской неуверенности, стыдливости, жесты стали более плавными, отточенными. Всё это, к сожалению, не помогало ей стать незаменимой...
Феодосия вздохнула. Видно, снова господин её не придёт, надо раздеваться, ложиться спать. От таких мыслей слёзы уже навернулись на глаза, но тут раздался шум открывающейся двери, и он в своём домашнем просторном халате появился на пороге. Она, хоть и ждала его третий день, — с того самого момента, как он предыдущий раз ушёл от неё, — всё-таки вздрогнула от неожиданности и тут же протянула ему навстречу свои руки. Он подхватил её, прижал к себе, да так, что ноги её почти не касались пола, поцеловал. Это был долгий, очень долгий поцелуй — за все три пропущенных дня и за многие предыдущие месяцы. Он снял с неё обруч и поспешил стащить верхнее платье, затем сорочку, она помогала ему...
Потом они лежали в широкой постели, старательно задвинув полог, чтобы не мешали надоедливые комары, и он не спеша разбирал её волосы, снимая с лица и груди на подушки. Сумрак всё более сгущался, но ещё можно было разглядеть лица и глаза, — и они любовались друг другом, боясь потерять каждое мгновение.
— Ты не серчай, что не смог прийти вчера, пришлось выезжать за город: там собрались основные полки — большой и сторожевой — на тверской дороге. Надо было поглядеть, много ли людей, подвезли ли пушки из Коломны. Поздно ночью уж вернулся, не хотел тебя будить, на сегодня радость нашу отложил. Нынче опять дела да дела... Завтра на рассвете до жары надо в путь трогаться.
— И всё? И опять долго не увидимся? — жалобно простонала она, прижавшись лицом к его щеке.
— Так жизнь ещё не кончается — увидимся, не волнуйся.