В кабинете было три двери. Одна из них вела в спальню великого князя, другая — в сени, где находилось рабочее место дежурного дьяка и постельничего и где имелся запасной выход в переходы и на улицу. Третья дверь, в которую и вошёл сам государь, вела также к выходу — через трапезную и приёмную палаты, где только что состоялся Совет.
Следом за великим князем в кабинет явился дьяк с бумагами.
— Достань-ка мне, Стефан, портрет царевны из сундучка и ступай, — распорядился хозяин и подал слуге ключ.
Невысокий немолодой уже мужчина с роскошной кудрявой бородой тёмно-рыжего цвета, прозванный за эту свою приметную деталь Стефаном Бородатым, чётко и быстро выполнил приказ и положил на стол Иоанну обитый синим бархатом футляр с небольшим замком. Стефан был не только дьяком, но и государевым летописцем. Его Иоанн выпросил для службы у матушки за хорошее знание летописей, за грамотность и умение складно писать. Стефан молча поклонился и, не получив нового приказа, вышел.
Иоанн сел за стол, придвинул к себе поданную дьяком довольно тяжёлую вещицу. Растворив футляр, Иоанн увидел поясной портрет женщины, написанный маслом на толстой плоской доске, на Руси так писали только иконы. Первое, что бросилось ему в глаза, — её оголённая шея и плечи. В сердцевидном вырезе платья виднелась прикрытая кружевной сеточкой пышная грудь. На Руси женщине так оголяться не было принято. «Хорошо, что не показал боярам», — подумал Иоанн. Женщина была в чёрном бархатном платье, зауженном к талии. На шее у неё красовались в три ряда белые жемчужные бусы. Чёрные волосы были стянуты проходящей по лбу блестящей белой нитью, украшенной в середине прозрачными белыми камнями. Из-под этой нити над ушами и ниже спадали круто завитые локоны, контрастирующие с гладко уложенным верхом и подчёркивавшие своей чернотой белизну и нежность кожи. Царевна была хороша собой. Миндалевидные тёмные, почти чёрные глаза её смотрели грустно и очень внимательно. Нос был, пожалуй, великоват, тем не менее казался вполне изысканным. Небольшой рот с яркими губами как бы застыл в застенчивой, таинственной улыбке. Чуть тяжеловатый подбородок уравновешивался высоким, безукоризненной формы красивым лбом с яркими чёрными бровями. Художник, писавший портрет, действительно был талантлив. Чувствовался характер этой женщины — очень противоречивый. Она казалась властной и одновременно нерешительной, серьёзной, резкой и тут же трогательной, горячей, но умеющей обуздывать, держать себя в руках. Изображение понравилось Иоанну, несмотря на непривычно открытые грудь, шею, плечи. Однако все эти прелести не вызвали у него никаких эмоций, как мужчину оставили холодным и равнодушным.
«Неужели то, что произошло у нас с Феодосией, столь важно для меня и столь занимает моё сердце, что оно закрыто для всего остального?» — подумал государь и представил тут же нежное юное лицо рязанской княжны Феодосии, матушкиной воспитанницы. Внешность Софьи была как бы прямой противоположностью облику княжны. У той были яркие синие глаза, светлые русые волосы, которые она по-девичьи заплетала в одну косу, стройная, изящная фигурка...
Он попытался отогнать от себя этот образ и приняться за дела, но мысль, завладевшая им, не отпускала: что же он будет делать с Феодосией, если всё-таки женится на гречанке? Теперь ведь уже поздно отступать. Перед тем как послать Фрязина подробнее узнать о невесте, он советовался с митрополитом, с боярами, с братьями и матушкой. Потратился на послов, на дары царевне, папе, кардиналам. Ославился со своими смотринами на весь свет. Нет, теперь нельзя отступать...
Его мысли перебило появление на пороге матушки, Марии Ярославны. Иоанн поспешно, как ребёнок, застуканный родителями за запретным занятием, захлопнул крышку футляра.