— Не помешал вашей беседе, дети мои?
— Нет, владыка, конечно, нет, — поднялся из-за стола государь за благословением. Но первой подошла Мария Ярославна, и лишь следом митрополит перекрестил Иоанна.
— Наслышан я о вашей новости, наслышан уже, у меня ведь здесь свои доносчики имеются, — шутил владыка, находясь, видимо, в добром расположении духа. — Да только я не за новостью к тебе пришёл, у меня своё дело, сокровенное, давно собираюсь обговорить его...
Иоанн Васильевич предложил гостям присесть рядом со столом, но матушка заспешила:
— Хватит уж мне время занимать.
— Да нет, ты присядь, княгинюшка, — попросил митрополит. — Может, и ты чем поможешь, что присоветуешь. А дело-то у меня такое, что каждым русичем, да каждым нашим гостем, как бельмо на глазу, примечается. Храм-то наш Успения Богородицы — совсем обветшал. Ну где это видано, главный кафедральный собор в центре обширного княжества чуть ли не брёвнами подпирать надо, чтобы не завалился? Или мы нищие совсем? Иль, может, нам снова митрополию во Владимир переносить, где хоть главного храма можно не стыдиться?
Владыка заговорил о том, что его в последнее время волновало беспрестанно. Потому он как-то быстро распалился, и его добрая улыбка сменилась горестной складкой между бровями, отчего всё лицо его настолько переменилось и погрустнело, что великому князю стало жаль его, как ребёнка.
— Кто же против? Ты, отец мой, присоветуй, как быть, чем помочь тебе, разве я откажу?
— Да ты бы сам должен давно за этот собор приняться! Ведь нынешний-то сколько стоит? Ещё Иван Калита его строил — полтора века назад. Ты же, судя по всему, хочешь сильным властителем сделаться, не в пример отцу твоему, обиженному судьбой и братьями. Храм престольный — это лицо государства и государя его. А коль лицо твоё всё перекошенное стоит, — ну какое может быть к тебе почтение?
— Усовестил, владыка, совсем усовестил. Только сам знаешь, весь год прошедший с казанскими басурманами окаянными дрались, то одна стычка, то другая. Лишь в нынешнем сентябре Казань сдалась на полную нашу волю. А надолго ли — не ведаю. У этих поганых известно, чего клятвы стоят. Сегодня Аллахом клянутся хранить мир вечный, а завтра грабить снова идут... До строительства ли было? Один Господь знает, сколько этот год война стоила... Перед тем Махмут-царь со всей ордой своей на нас двинулся, сколько переполоху наделал, месяц полки собирали! Хорошо, он с Ази-Гиреем Крымским по пути сшибся, нас Бог миловал. Ныне же молю Господа, чтобы удалось перезимовать благополучно, чтобы голод нас не коснулся, сам небось помнишь — снег в мае три дня лежал в Москве, а 2 июня, когда всё уже посажено было, мороз ударил. Всё это — затраты непредвиденные.
— А я тебе так скажу: на Божье дело станешь жалеть — больше потеряешь. Если бы наши предки перед началом каждого строительства рассуждали о нужде да о трудностях, до сих пор на Руси ни одного бы храма приличного не было. Ты начни только, всё Бог пошлёт — и удачу, и деньги. Вон матушку твою Марию Ярославну в пример тебе поставлю. Нигде не ходила, не кланялась, не просила. На свои деньги церковь Вознесения как перестроила?! Любо-дорого посмотреть — стоит, как невеста нарядная, сердце радует. И мастера завидного Ермолина отыскала, и каменщиков умелых...
— Отец мой, не хвали ты меня так уж, — молвила наконец и Мария Ярославна, — сыновья ведь тоже мне помогали, в государевых мастерских камни-то точили да кирпичи обжигали! Да и остальное всё — как бы я без них?
— Да знаю я, конечно, княгинюшка, знаю, что горячусь, но душа-то болит. Словом, наворчал я на вас, а теперь решение своё скажу. Хороший храм хороших средств стоит. Понимаю, что негоже всё на одного государя сваливать. Да и мне одному такое дело не потянуть. Решил я объявить сбор денег на возведение первого и главнейшего храма московского по церквам и соборам, по всем монастырям русским. Хочу не только о себе память оставить. Хочу, чтобы каждый русич, который поднесёт свою копеечку на храм, знал потом, что и его доля труда есть в том творении Божьем и человеческом. И чем красивее и величественнее получится собор, тем больше будет гордость народная, а значит, и любовь к земле своей. Вот так я решил! — Владыка с наивным пафосом стукнул посохом об пол и, опираясь на него, начал подниматься.
— Не спеши, отец мой, и у меня к тебе дело есть, — приостановил его Иоанн.
Увидев, что митрополит вновь опустился на стул, но всё ещё продолжает сидеть, торжественно насупившись, великий князь решил поднять ему настроение.