— Я не спорить пригласил тебя, — сухо отреагировал обер-прокурор. — Ты не знаешь, что, когда я упомянул государю, что в семинариях читают философию, государь с гневом и в недоумении воскликнул: «Как? У духовных есть философия, эта несчастная, безбожная мятежная наука?! Изгнать ее!»
«Изгнание» и стало главным лозунгом, делом и козырем Протасова. Он наводил порядок в духовном образовании по своему разумению, доводя все до «отупляющей военщины», как называли это в своих дневниках многие духовные лица той поры. Но были и положительные, хотя и маленькие, моменты: обращено внимание на улучшение питания, чистоту в спальных комнатах, в которых теперь нельзя было находиться в течение дня, а для занятий выделялись специальные классы. Обеспечение, пусть и единообразной, но порядочной одеждой.
В 1840 году появились новые семинарские программы. Учащиеся приступили к изучению основ медицины, крестьянского хозяйства, естествознания, землемерия. Поверхностное, а другим оно и не могло быть, изучение названных дисциплин не превращало семинариста в квалифицированного специалиста — медика, агронома, зато ограничивало его возможности в достаточной мере овладеть специальностью духовной. Стало обычным делом, когда окончившие полный курс семинарии не знали элементарных вещей и доучивались уже в процессе служения на приходе.
«Изгнание» коснулось светских общеобразовательных предметов и светских книг. Философия же сведена была к логике и психологии. Одновременно расширили курсы пастырского богословия и гомилетики. Пожалуй, положительным было только то, что латынь, на которой ранее преподавался ряд дисциплин, приравнена была отныне к другим предметам. Преподавание же в целом велось отныне на русском языке.
И все же программа семинарии оставалась очень обширной. Для ее усвоения требовалось шесть лет. Обучение было разделено на три двухгодичных цикла, или отделения. В низшем (первом, или риторов) больший упор делался на изучении риторики и поэзии, а потому обучающиеся назывались «учениками словесности». В среднем (втором, или «философском») отделении — добавлялись патристика, философия, психология, герменевтика, логика, естественные и сельскохозяйственные науки. В высшем (третьем, или «богословском») отделении — помимо продолжения многих из уже названных предметов уделялось особое внимание богословским наукам и изучению иностранных языков. В самих духовных школах резко возросла власть ректоров. На эту должность назначались почти исключительно монахи. Они же рассматривали эту должность как дополнительную, излишнюю, ступень на пути к архиерейству и подчас пренебрегали ею.
На такие сложные обстоятельства «в эпоху перемен» пришлось обучение Ивана Сергиева в семинарии.
Архангельская духовная семинария была одной из старейших на севере России. Она была учреждена еще в 1723 году и располагалась первоначально в городе Холмогоры. В 1811 году по распоряжению епископа Парфения (Петрова) семинария переводится в Архангельск и начинается строительство нового двухэтажного здания. Место для него было выбрано видное — на берегу Северной Двины, между улицами Архиерейской и Монастырской[33]. Здание имело большую залу для собраний, помещения для начальствующих и 17 комнат одинакового размера, в которых размещалась «классами и жительством вся бурса Архангельской епархии». В сентябре 1812 года семинаристы и их воспитатели переехали в новое здание. Постепенно обустроился целый семинарский городок: столовая и кухня, больница и баня, кладовые и амбары. Вокруг был разбит сад, а вся территория была обнесена сначала деревянным, а затем и каменным забором.
Административно Архангельская семинария причислена была к Петербургскому духовному учебному округу. Правлению семинарии были подотчетны приходское и епархиальное училища. Принимаемые на заседании правления решения заносились в журнал правления и вступали в действие после согласования с правящим епископом. В общей сложности в трех заведениях учились около трехсот человек.
В годы учебы Ивана Сергиева семинарию возглавляли настоятель Архангельского монастыря архимандрит Вениамин, кандидат богословия, воспитанник Петербургской духовной академии, а затем — архимандрит Василий (Кульчицкий), выпускник Киевской духовной академии, профессор богословия.
Хотя число преподавателей в семинарии было больше, чем в училищах, но все равно их не хватало, и потому даже профессора вынуждены были вести несколько предметов. Магистр богословия Филетер Павловский преподавал историю, археологию, обрядословие и каноническое право. Кандидат Павел Остров преподавал Священное Писание, герменевтику, катехизическое учение, греческую литературу, еврейский язык.
Хотя в целом программа семинарских предметов утверждалась в столице, и изменения в ней не допускались, но все же в интересах нужд той или иной епархии иногда дозволялось введение некоторых дополнительных предметов. Для Архангельской семинарии таковым в 1840 году стало «учение о разных видах заблуждений раскольнических, замечаемых в Архангельской губернии». При императоре Николае I гонения на сторонников древлеправославия снова усилились. В 1836 году Николай I высочайше одобрил постановление «О мерах к ослаблению раскола в Олонецкой и Архангельской губерниях». В 1848 году в Архангельске был учрежден Секретный совещательный комитет по делам раскольников, в который вошли: генерал-губернатор, архиерей, управляющий палатой государственных имуществ и жандармский начальник. Была начата кампания по борьбе с архангельскими старообрядцами[34]. Всего в 1846 году в Архангельской губернии числилось 12 489 старообрядцев всех согласий, 25 скитов и шесть пустынь, в которых было 22 часовни и моленных и проживали 185 мужчин и 798 женщин.
В семинарии в те времена лекций не читали, а задавались и выслушивались школьные уроки. Не случайно и в воспоминаниях учеников ничего не оставалось светлого от многих лет, проведенных в семинариях. Как они писали, «…профессора представляли из себя посредственность. Занимались исключительно чтением уроков по составленным заранее запискам. Лишь несколько чудаков преподавали хорошо, но и те давали в сущности лишь объяснения к сказанному в учебниках или их конспектах». Кстати, даже такое поведение этих последних противоречило уставу семинарий и могло вызвать нарекания и наказания со стороны начальства. Конечно, качество преподавания оставляло желать лучшего. Не случайно в ревизионных текстах епископа Варлаама (Успенского) можно прочитать о «растянутых, сбивчивых, темных уроках», содержание которых воспитанниками трудно усваивалось и в памяти не удерживалось.
Оценка успеваемости учеников семинарии проводилась по трем направлениям: успехи, способности, прилежание. Велись специальные журналы, в которых ежемесячно делались записи об успехах учеников. Итоги успеваемости подводились по окончании семестра и заносились в специальные ведомости. В семинарии не существовало единой системы оценок, господствовали достаточно произвольные эпитеты: похвальные, очень хорошие, порядочные, посредственные… до пятнадцати вариантов у одного учителя. В 1849 году по предложению епископа Варлаама система оценок была несколько упорядочена и разбита по разрядам: первый — отлично хорошо, весьма хорошо, очень хорошо, хорошо; второй — довольно хорошо, очень достаточно, достаточно, добропорядочно; третий — недостаточно, слабо, худо, безуспешно.
Семинария имела библиотеку, насчитывавшую три тысячи книг на греческом, латинском, еврейском, славянском, русском, французском, немецком, английском и польском языках. Среди рукописей памятники XVI–XVII веков и книги на древних языках. Ежегодно для семинаристов выписывались журналы «Воскресное чтение», «Христианское чтение» и некоторые периодические издания: «Северная пчела», «Санкт-Петербургские ведомости». Изредка поступали новые книги, прежде всего издававшиеся в России.
Но от воспитанников по-прежнему требовались зубрежка и бессмысленное затверживание наизусть учебных текстов. Ученику не позволялось ни малейшего отступления от толкований учителя. От хорошего ученика не ждали ничего, кроме тупого повторения сказанного преподавателем. Учителей, которые пытались преподавать свой предмет в более свободной манере, вскоре начинали подозревать в недостаточном владении материалом или в вольнодумстве.
34
Результаты не оправдали надежд. Спустя десятилетия, в 1861 году, власти вынуждены были констатировать, что в Архангельской губернии насчитывалось до ста тысяч «записных раскольников» и «преданных расколу», то есть — треть населения всей губернии.