Он ни на секунду не убирал любезной улыбки со своего округлого лица, продолжая кивать Иоанну. Единственное, что он себе позволял, так это время от времени подносить к лицу обильно надушенный платок, делая вид, что вытирает выступивший пот — в затхлом помещении царской сокровищницы и впрямь было несколько душновато.
А государь меж тем, пока показывал и рассказывал, окончательно пришел к выводу, что оставлять придется слишком много. Стало нестерпимо жалко — ведь разворуют, ей-ей, разворуют. Чтоб это предсказать, и к ворожеям ходить не надо — чай, на Руси живем. И тогда получалось, что надо оставаться.
Придя к такому решению, Иоанн повеселел и вечерком даже попытался забраться под сарафан своей невестке Ирины, но та, подняв отчаянный крик и переполошив все палаты, сумела выскользнуть из лап страстного воздыхателя и убежать. А на следующий день, почувствовав себя совсем хорошо — боли в костях вообще не ощущались, — окончательно уверился в правильности своего выбора и послал Бельского предупредить ведьму, чтоб готовилась к смерти, ибо он до сих пор жив.
— Да спроси ее, отчего она про этот день сказала, а не про какой иной? — напутствовал царь своего любимца. — А я покамест в баньку наведаюсь, — и пошутил: — Чай, русскому человеку негоже чумазым в гроб ложиться.
Богдан Яковлевич послушно отправился к Лушке и получил загадочный ответ:
— То его за царевича мертвяк четырьмя месяцами одарил. Вот пусть-ка он сочтет, коль не дурак, да все сам поймет, а о том, что жив покамест, не бахвалится — день еще не прошел.
Бельский уныло посмотрел на Годунова, стоявшего рядом, и решительно произнес:
— Я тебе эту красавицу отдал, когда ты меня попросил?
— Отдал, — подтвердил Борис Федорович.
— Теперь ты меня выручай. Не смогу я ему такое сказать. Зашибет ведь. Опять же, коль станет спрашивать, какой-де мертвяк, что я ему скажу? А ты к нему с подходцем, с вежеством, глядишь, и не изобидится сильно.
Словом, вернулись они к Иоанну вместе. Царь в это время, сидя в своей опочивальне, довольный и разрумянившийся после баньки, встретил Богдана с добродушной усмешкой:
— Что? Перепугал старуху-то? — и тут же предложил: — Садись-ка да погляди, яко я Родионку Биркина в шахматы обыгрывать учну. А то, может, и небывалое случится — подвезет ему, да и одолеет он меня в кои-то веки. И ты тоже рядом побудь, — предложил он Годунову. — Биркина одолею — за тебя с Богдашкой примусь.
— Питье, государь, — напомнил лекарь.
— Да мне совсем славно, Ивашка, — заупрямился царь. — К чему хлебать сию отраву, коль немочи не чую?
— Чтоб ты ее и далее не чувствовал, — пояснил Иоганн Эйлоф, бывший в последние четыре года главным изо всех лекарей, и настойчиво протянул кубок.
Иоанн поморщился, выпил, вновь поморщился и, крякнув, принялся расставлять фигуры. Бельский же, усевшись, продолжал раздумывать, говорить царю о загадочных словах ведьмы или поостеречься. Она-то далеко, а он, Богдан, рядом, и против кого в первую очередь обернется царский гнев — неведомо. Решил чуть переждать и сказать попозже, когда Иоанн придет от выигрыша в еще более доброе расположение духа. То, что государь выиграет, боярин знал точно, равно как и то, что смельчака, осмелившегося одолеть царя, рано или поздно ожидала неминуемая опала. Пускай не сразу, но то, что она придет, однозначно — уж очень не любил государь проигрывать.
Правда, и с теми, кто откровенно поддавался, Иоанн тоже не любил играть — какой интерес. С Биркиным дело иное. Был сей боярский сын туповат и всегда играл с Иоанном на полную силу, причем страдал и переживал от проигрышей очень искренне, без малейшей фальши, которую зоркий царь мгновенно подмечал, и уж тогда берегись. Все помнили, как опростоволосился на одном из пиров выкупленный царем из польского плена воевода Юрий Борятинский. Отвечая на вопросы царя вместе с другим недавним полонянником — Иосифом Щербатым, он врал на чем свет стоит. Дескать, нет у ихнего короля ни хорошего войска, ни могучих крепостей и вообще он дрожит при упоминании одного имени русского царя.
— Бедный король! — сокрушенно произнес тогда Иоанн, печально покачивая головой. — Как ты мне жалок!
И тут же, схватив посох, принялся охаживать им Борятинского, приговаривая:
— Вот тебе, бесстыдному! Получай за лжу несусветную!