Прислушавшись, этот невольный свидетель смог бы уловить и два голоса. Один, неприятно скрипучий, скрежетал: «Сдохни», после чего стена вновь клонилась к телу, второй не говорил, а напевал: «Живи», и стена опять уходила в обратную сторону. Наконец выяснилось, что владелец певучего голоса сильнее — бревна рухнули вовнутрь, не причинив лежащему ни малейшего вреда.
А может, ничего и не было? Может, то просто заметно осильневший ветерок, играючись, покачивал ее туда-сюда? Да и голоса… Хоть раз в жизни, но бывает с каждым из нас, когда что-то послышится, да так явственно, что невольно оборачиваешься, а за спиной никого. Про головни же и вовсе говорить не след. Легка прогоревшая деревяшка, и любого дуновения вполне достаточно, чтобы изменить ее полет в ту или иную сторону…
…Когда возвращавшийся из своей слободы Тихон на всякий случай завернул на пепелище, солнце уже было на закате. Стрелецкий сотник не рассчитывал отыскать там государя, но какое-то непонятное ему самому чувство заставило направить коня именно туда. Может, простое любопытство, а может…
Доехав до места, где несколькими часами ранее бушевал огонь, а ныне дымились одни головешки, он некоторое время молча разглядывал неприглядную картину, открывшуюся его взору. На пепелище всегда тягостно смотреть. Подумать только, совсем недавно где-то тут суетились люди, хлопотали по хозяйству домовитые женки, веселились, прыгали и резвились дети, а ныне, куда ни глянь — всюду лишь седой пепел да мрачная серая зола. От съестных припасов — черные угли, от стен и крыш — головни, и хорошо, если живы люди — будет кому отстроить все сызнова, будет кому вселиться в новые избы.
Тихон пустил коня неспешным шагом, осматривая пепелище, в котором кое-где уныло копошились бывшие хозяева, разыскивая в заветных местах припасенное на черный день серебрецо. Пускай его возьмут по весу, пускай дадут три четверти, а то и половину того, что на самом деле стоит этот маленький слиток — все подспорье. Будет на что прожить первые дни, а то, глядишь, хватит и на покупку готового сруба. Тогда и вовсе хорошо. И не важно, что он будет гораздо меньше прежнего жилища. Главное, что в преддверии холодной слякотной осени, за которой неизбежно грядет студеная зима, появится над головой крыша.
Доехав до угла первого из уцелевших домов, сотник повернул коня обратно. По сторонам он уже почти не глядел. Невольно думалось о другом — не отпусти его государь в слободу, сейчас бы и он сам точно так же бродил с потерянным видом по пепелищу, в которое превратилась бы его изба. И всей радости было бы, что рядом с ним бродят живые и невредимые мать и сестра, да и то неведомо — бродили бы или… лежали.
Как чуял царь-батюшка, когда отправил его домой. Как только Тихон вернется в его палаты, так непременно кинется в ноги, чтоб поблагодарить за заботу. Поблагодарить, да отдать перстень. Негоже лишний час держать у себя жиковину — уж больно дорога. А ну как обронишь невзначай — тогда что?! Лучше уж от греха подальше возвернуть, да и дело с концом. Эвон, какой блескучий камень. Такой не рублевик стоит и даже не десяток. Тут цена куда выше. Никак не менее полста.
Некоторое время Тихон, вытянув руку с указательным пальцем, на котором красовался перстень, любовался игрой красавца камня, чуточку сожалея, что солнце стоит совсем низко, а потому его лучи мало помогают лалу «гулять» своими цветами. Но тут его глаз уколол какой-то чужеродный лучик. Был он гораздо более светлый, совершенно без красноватых оттенков, да и сверкнул откуда-то издали.
Удивленный, Тихон оглянулся по сторонам — никого. Если бы он был в городе, на пепелище царевых палат — тьфу, тьфу, тьфу, и придет же такое в голову — это одно. Тогда такой лучик мог запросто отразить любой осколок прозрачного веницейского стекла, но откуда он взялся здесь? А если не стекло, тогда что?
Он остановил коня и в поисках ответа — с детства привык допытываться до конца — направил его в сторону ближайшего пепелища. Блеснуло именно отсюда — он не мог ошибиться — вот только что? Он уже заехал на бывшее подворье, и конь с видимой неохотой осторожно ступал по еще тлеющим кое-где головням, продолжавшим мрачно дымиться на выжженной земле. Очередь до них еще не дошла, хотя до темноты люди из Земской избы должны были непременно залить их водой, чтобы ни одна искорка от тлеющего, не приведи господь, куда-нибудь не залетела.
Усмехаясь собственному глупому поведению — ну померещилось, эка невидаль, — Тихон тем не менее продолжал понукать недовольно похрапывавшую лошадь, побуждая ее продвигаться все дальше и дальше вперед. Крохотное белое пятнышко, укрытое от сторонних глаз грудой обгорелых бревен, он заметил, лишь когда до него осталось сажени три, не больше. Человек, как ни удивительно, лежал совсем невредим, если не считать огромных волдырей, вздувшихся на правой половине лица. Тогда отчего он умер? С перепугу, не иначе — вон в каком страхе из избы выскочил, даже порты напялить, и то не успел.