Сергий оторвал ногти от ноги, но зуд был таким сильным, что через минуту он снова начал чесаться. Джоанна дала ему дозу белены, чтобы он успокоился и заснул.
На следующий день, открыв глаза, Сергий уже полностью понимал, что происходит вокруг.
— Боль… прошла! — Он посмотрел на свои ноги. — И отек тоже! — Это взбодрило его. Он самостоятельно, сел и, заметив у двери дворецкого, сказал: — Хочу есть. Принесите свиной окорок и вина.
— Тарелку овощей и кувшин воды, — возразила Джоанна.
Дворецкий убежал, не дожидаясь протестов Сергия.
Брови Папы взметнулись от удивления.
— Кто ты?
— Мое имя Иоанн Англиканец.
— Ты не римлянин.
— Я родился во Франконии.
— Северная страна! — Сергий пристально взглянул на нее. — Она действительно варварская, как говорят?
Джоанна улыбнулась.
— Там не так много церквей, если вы это имеете в виду.
— Почему тебя прозвали Англиканцем? — спросил Сергий. — Ты же родился в земле франков. — Он был очень наблюдателен, несмотря на то, что ему пришлось перенести.
— Мой отец был англичанином, — объяснила Джоанна. — Он проповедовал веру среди саксонцев.
— Саксонцев? — Сергий нахмурился. — Безбожное племя.
Мама. Джоанна почувствовала привычный стыд и любовь.
— Теперь большинство из них христиане… придя к вере через огонь и смерть, — ответила она.
Сергий пристально взглянул на нее.
— Тебе не нравится, что язычников обращают в христианство?
— Чего стоит обет, добытый силой? Под пытками каждый скажет что угодно, лишь бы избавиться от мучений.
— Тем не менее наш Бог обязывает нас распространять слово Господне: «Идите, и проповедуйте во всех народах, крестите их во имя Отца, Сына и Святого Духа».
— Верно, — согласилась Джоанна — Но… — Она замолчала. Снова за старое, позволяет втянуть себя в бесполезный, а возможно, и опасный спор… теперь с самим Папой!
— Продолжай, — попросил Сергий.
— Простите меня, ваше святейшество. Вам нездоровится.
— Не настолько, чтобы я ничего не соображал, — нетерпеливо ответил Сергий. — Продолжай.
— Ну хорошо… Возьмем наставления Христа: прежде просвещайте народы, потом крестите их. Мы не вправе крестить, пока сознание не примет веру с полным пониманием. Прежде просвещайте, сказал Христос, потом крестите водой.
Сергий слушал ее с интересом.
— Хорошо говоришь. Где обучался?
— В детстве меня учил грек по имени Эскулапий, человек величайшего ума и знаний. Потом меня направили в кафедральную школу в Дорштадте, а потом в Фульду.
— А, Фульда! Только недавно получил том от Рабана Мора, прекрасно выполнено, со стихами его собственного сочинения на тему Святого Креста Иисуса Христа. Когда буду благодарить его, обязательно упомяну в письме о твоей службе нам.
Ей казалось, что аббат Рабан остался в прошлом. Неужели его ненависть будет преследовать ее повсюду, разрушая ту новую жизнь, которую она себе создала?
— Боюсь, обо мне там не очень хорошего мнения.
— Почему так?
— Аббат считает послушание величайшей религиозной добродетелью. Однако мне это всегда очень трудно давалось.
— А твои другие обеты? — не унимался Сергий. — Как насчет их?
— Я рожден в нищете и привык к ней. Что же касается целомудрия… — Джоанна старалась, чтобы в голосе не прозвучала ирония. — Всегда противостоял соблазну женщин.
Выражение лица Сергия смягчилось.
— Рад слышать, поскольку в этом вопросе расхожусь с аббатом Рабаном. Из всех религиозных обетов величайший — обет целомудрия, и он наиболее угоден Богу.
Джоанна удивилась, что он так думает. Обет целомудрия среди священников в Риме соблюдали не все. Церковнослужители часто имели жен, поскольку женатым мужчинам не возбранялось становиться священниками, если они обязались прекратить все интимные связи в будущем. Однако этого соглашения придерживались скорее формально, чем на практике. Жена редко противилась тому, чтобы ее муж стал священником, поскольку разделяла престижность его положения: к попадье или к дьяконице относились весьма почтительно. Папа Лев III был женат, когда взошел на папский престол, и хуже к нему относиться не стали.
Дворецкий вернулся с серебряным подносом; на нем лежали хлеб и овощи. Как только он поставил поднос перед Сергием, тот отломил большой ломоть хлеба и стал жадно есть.
— А теперь расскажи мне о себе и Рабане Море.