Глава 28
Ее прозвали народным Папой. Снова и снова рассказывали истории о том, как Папа покинул свой дворец во время наводнения, и, рискуя жизнью, спасал людей. Когда бы Джоанна ни появлялась в городе, ее радостно приветствовал народ. Путь Джоанны всегда был усыпан благоуханными лепестками аканта, а из каждого окна ее благословляли. Любовь народа давала ей силы и умиротворение, и она посвящала себя людям со все большей страстью.
Оптиматы и высшее духовенство, напротив, пришли в ужас от выходки Джоанны во время наводнения. Папа Римский бросается на спасение бедняков. Это было недостойно папского звания! Высшее духовенство относилось к ней все более настороженно. Подозрительность усиливалась из-за того, что она была чужестранкой, а они коренными римлянами, она верила в силу разума и учения, они — в силу святых реликвий и божественного чуда; она придерживалась передовых взглядов, они, скованные привычкой и традициями, проявляли консерватизм.
Многие из них служили церкви с детства. Повзрослев, они привыкали к латеранской традиции и не терпели изменений. В их сознании укоренились представления о том, что правильно, и что неправильно, и они следовали только тому, что считали правильным.
Понятно, что всем им очень не нравился стиль правления Джоанны. Когда бы она ни выявляла проблему — необходимость открытия приюта, несправедливость и взяточничество чиновников, недостаточные продуктовые поставки — она сразу же старалась решить ее. Джоанна часто сталкивалась с противостоянием папской бюрократии, с огромной и неуклюжей системой управления, за несколько столетий превратившейся в лабиринт. Существовали сотни департаментов, и каждый имел свою иерархию и собственные ревниво охраняемые обязанности.
Пытаясь что-то сделать, Джоанна искала возможность обойти сложности неэффективной системы. Когда у Джеральда закончились деньги на строительство акведука, она взяла средства из казны, миновав обычную процедуру подачи прошения в казначейство.
Арсений, всегда готовый воспользоваться любым ее промахом, постарался извлечь пользу из этой ситуации, Отыскав Виктора, эконома, он поставил вопрос с политической виртуозностью.
— Опасаюсь, что его святейшество не вполне понимает наши римские правила.
— Но он и не может понимать их, поскольку не рожден римлянином, — уклончиво ответил Виктор. Как человек осторожный, он никогда не выдавал своих мыслей, пока Арсений не раскрывал своих.
— Меня потрясло, когда я услышал, что он взял деньги из казны, не заручившись вашим согласием.
— Это несколько… не соответствует… — согласился Виктор.
— Не соответствует! — воскликнул Арсений. — Мой дорогой Виктор, на вашем месте я бы не был столь благодушным.
— Нет?
— Будь я на вашем месте, я позаботился бы о своих тылах.
Виктор заинтересовался.
— Вы что-нибудь слышали? — спросил он. — Его святейшество собирается сместить меня?
— Кто знает? Возможно, он просто хочет упразднить должность эконома, чтобы брать из казны столько, сколько ему нужно, не отвечая ни перед кем.
— Он никогда не посмеет!
— Неужели?
Виктор промолчал. Арсений плел свою интригу.
— Боюсь, избрав Иоанна, мы совершили ошибку. Серьезную ошибку, — заметил Арсений.
— Эта мысль приходила мне в голову, — признался Виктор. — Некоторые идеи его святейшества… к примеру, школа для женщин… — Виктор покачал головой. — Пути Господни неисповедимы.
— На престол Иоанна возвел не Бог, Виктор, это сделали мы. И мы же можем его сместить.
Это было слишком.
— Иоанн — служитель Бога, — встревожился Виктор. — Допускаю, что он… странный. Но сместить его силой? Нет… нет…
— Ну, ну, возможно, вы правы. — Арсений понял, что продолжать бесполезно. Но он посадил зерно и знал, что скоро оно прорастет.
С того момента, как они расстались после наводнения, Джеральд не виделся с Джоанной. Строительство акведука переместилось в Тиволи, расположенном в двадцати милях от города. Джеральд был очень занят, следил за строительством, управлял рабочими. Часто он сам включался в работу, помогая поднимать тяжелые камни и покрывать их известковым раствором. Рабочие удивлялись, когда главнокомандующий выполнял такую тяжелую работу, но Джеральду она нравилась, потому что физическая нагрузка заглушала мучительную тоску.
«Было бы лучше, — думал он, — если бы мы никогда не знали друг друга, как мужчина и женщина. Возможно, тогда нам удалось бы жить как прежде. Но теперь…»