— Не полагайся на травы и снадобья.
Обернувшись, Джоанна увидела аббата Рабана в сопровождении монахов. Она опустила чашу и выпрямилась.
— Господь дарует людям жизнь и разум. Только молитва способна укрепить этого грешника. — Аббат Рабан подал знак монахам, и те тихо обступили кровать.
Аббат Рабан начал молитву о болящих. Готшалк не присоединился к ним. Он лежал неподвижно с закрытыми глазами, словно спал, хотя Джоанна видела по его дыханию, что Готшалк притворяется.
«Его раны заживут, — думала она, — но искалеченная душа — нет». Всем сердцем Джоанна была на стороне молодого монаха. Она понимала, почему он упрямо отказывается подчиниться тирании Рабана. Джоанна отлично помнила свою отчаянную борьбу с отцом.
— Прославление и благодарение Богу. — Голос аббата Рабана возвышался над хором монахов.
Джоанна присоединилась к прославлению Бога, но в душе благодарила и язычника Гиппократа, идолопоклонника, чьи кости истлели задолго до рождества Христова, но чья мудрость спасла Его сына.
— Раны прекрасно заживают, — успокоила Джоанна Готшалка, сняв повязки и осмотрев его спину. После наказания прошло две недели, и сломанная кость срослась, а рваные края раны зарубцевались, хотя, так же как у нее, шрамы на спине Готшалка останутся навсегда.
— Благодарю за заботу, брат, — ответил Готшалк. — Но думаю он непременно изобьет меня снова.
— Открыто сопротивляясь ты провоцируешь его. Тебе удастся добиться большего, если проявишь осторожность.
— Я буду противостоять ему до последнего дыхания. Он дьявол, — возмущенно произнес Готшалк.
— Ты сообщил ему, что отказываешься от своей доли земли в обмен на свободу? — спросила Джоанна. Ребенка посвящали монастырю, давая в придачу солидный участок земли. Но если этот человек впоследствии желал уйти из монастыря, он мог забрать свою долю.
— Неужели ты думаешь, что я не предлагал ему этого? Ему нужна не земля, ему нужен я, вернее, мое тело и душа. Но этого он не получит никогда, даже если убьет меня.
Если это борьба характеров, Готшалку не выиграть ее. Лучше всего забрать его отсюда, пока не случилось непоправимое.
— Я думал о твоей проблеме, — сказала Джоанна. — В следующем месяце в Майнце состоится собор синода. Туда съедутся все епископы Святой Церкви. Если бы ты подал петицию об освобождении, им пришлось бы рассмотреть ее, и их решение заставит аббата Рабана уступить.
— Синод никогда не воспротивится воле великого Рабана Мора. Его власть велика, — возразил Готшалк.
— Власть аббатов, даже архиепископов бывала повергнута и прежде. Ты имеешь сильный аргумент, потому что тебя завещали монастырю в младенчестве. Тогда ты не мог принимать решения самостоятельно. Я нашел в библиотеке несколько страниц у Джерома, который принимает такие аргументы. — Джоанна вынула свиток пергамента из-под рясы. — Вот, смотри, я переписал для тебя.
Готшалк прочитал, и его глаза заблестели. Он радостно взглянул на нее.
— Это же замечательно! Дюжине Рабанов не удастся опровергнуть такой превосходный аргумент! — Однако вскоре он снова помрачнел. — Но у меня нет возможности подать петицию в синод. Он никогда не разрешит мне покинуть монастырь даже на один день и, конечно же, не отпустит в Майнц. Зачем ты это делаешь? — спросил Готшалк.
Джоанна пожала плечами.
— Человек должен иметь свободу выбора. — А про себя добавила: «Женщина тоже».
Все прошло, как было задумано. Когда Бурхард зашел в лазарет, чтобы взять снадобье для жены, Джоанна передала ему петицию. Он вывез её, спрятав под седлом.
Через несколько недель в монастырь явился неожиданный посетитель из Оргара, епископ Триер. После официальных приветствий в монастырском дворе епископ попросил о срочной аудиенции с аббатом и получил ее.
Новость, которую привез епископ, ошеломила всех. Готшалка освобождали от клятвы, и он мог свободно покинуть Фульцу в любое время.
Готшалк предпочел уйти немедленно, не желая оставаться в монастыре ни одной лишней минуты. Сборы были недолгими. Хотя он провел в монастыре всю жизнь, забирать ему было нечего, ибо у монаха не должно быть никакой собственностью. Брат Ансельм, монастырский повар, собрал котомку с провизией, чтобы Готшалк продержался в пути первые несколько дней.
— Куда ты пойдешь? — спросила его Джоанна.
— В Шпеер, — ответил он. — У меня там замужняя сестра, остановлюсь у нее на какое-то время. А потом… не знаю.
Долго и безнадежно борясь за свободу, Готшалк ни разу не задумался о том, как поступит, если вдруг получит ее. Он не знал иной жизни, кроме монастырской; ее безопасность и предсказуемость была естественна для него, как дыхание. Хотя Джоанна видела, что Готшалк горд своей победой, в глазах его затаились страх и неуверенность.