Так по широким равнинам Бизацены армия спешила к месту, называемому нашими предками Лагерем Антония[20]. Там только Иоанн успел разбить лагерь, как к нему явились вражеские послы от тирана. Благородный полководец велел пригласить их в свой шатер, дабы они передали послание их жестокого господина. Тогда, в ответ на его распоряжение, Макк, владевший латынью, ответил: «Великодушный командующий свирепого латинского народа, герой Антала, сын Гуенфана, приказал нам сказать тебе: “Иоанн, ты, которого силы массилов знали еще со времен Соломона[21] – нашего проклятия, ты, который был соседом нашей земли, бывший охранитель морского побережья, разве ты не слышал, какое множество воинов Соломона полегло в той тяжкой битве с нами? Ты не слышал, как перебитые римляне заполнили собой реки, как много ваших людей было порублено и раскидано по полям? Нет у тебя сведений о скверной смерти в бою вашего полководца? И теперь ты осмеливаешься нападать на племена, прежде [так и] не завоеванные? Ты не знаешь, какие могучие воины илагуаны, народ, чья древняя и неумирающая слава столь знаменита? Максимиан, подчинивший мир римскому правлению и бывший императором латинян, [на себе] испытал [крепость] их предков в бою. И как ты, сам себя приведший на край могилы, дерзаешь ныне выступить против моих товарищей с такими ничтожными силами? Выдержишь ли ты удары их могучих рук, мой римский полководец, или даже дерзнешь ли просто встать лицом к лицу с ними на ратном поле? Повернись лучше, собери свои знамена и отступи, опасаясь за жизнь. Но если ты воображаешь, что выдержишь бой со мной, если находишь удовольствие в том, чтобы отправиться в мир теней, и тебя призывает твой последний день, отчего ты заставляешь свои знамена изнывать от отсрочки? Пришли мне твердое слово своего намерения, и я приду, куда ты хочешь, и мы испытаем свою судьбу. Такое послание [наш] храбрый командующий дал нам. Пошли же теперь ответ, который считаешь нужным”.
Тогда, преисполненный спокойствия и достоинства, не поддавшись гневу против врага, командующий ответил: “Мне нечего ответить этому противнику-дикарю. Дни уже сочтены, в течение которых я заставлю послание вашего жестокого тирана принести свои плоды. Свой собственный ответ я дам позже”. Так ответил он и приказал заключить послов под стражу, пока он готовился к своим славным делам. Кто мог бы надеяться, что тем людям оставался шанс на спасение? Как велико было терпение того могучего вождя, как велики его чувство долга и способность повелевать! Сердца варваров надулись и возгорелись от сумасшедшей ярости, но он выказал снисходительность и управлял своими действиями с латинским достоинством. Он не имел желания отомстить гордецам, убив их немедленно, но желал вместо этого спасти угнетенных и возвысить униженных. Римская честь проявилась так, и всегда она такой останется. Она сохраняет плененных и обещает им избавление от своего гнева.
Когда Венера[22] взошла над океанскими водами и принесла с собой огонь, освещающий землю красным светом своих лучей[23], командующий приказал снести лагерь и отдал фалангам приказ выступать сомкнутым строем. Скорбным порывом прозвучал сигнал жестокой трубы, извергающей песни смерти из своего медного чрева, и изгнал сладкий сон из груди воинов. Под крики ожил и зашевелился их лагерь, отчего в их союзников вселилась уверенность, а товарищи подбодрились. Их слуги собрали палатки, прежде прикрепленные [кольями] к земле, вывели лошадей в изукрашенных сбруях из их высоких стойл, собрали копья. Но когда боевая линия начала в порядке выступать и воздвигла своих победоносных орлов, сам командующий, с сердцем, преисполненным благожелательной заботы, занялся расстановкой подразделений, собрал начальников и начал давать им увещевания и наставления: “О, римские войска, твердая надежда нашего государства, вы, украсившие мир своей отвагой, наше величайшее утешение, верный бастион империи и награда нашим испытаниям, вы должны знать, сколько доверия можем мы оказать этому народу. Так дайте мне напомнить [вам] об их предательстве, их обмане и вероломстве, подсказать [вам], чего стоит бояться и открыть, что нам надо исполнить. Упорная битва с этими людьми никогда не обходилась без злого обмана. Нет, передняя линия мавров[24] всегда выигрывала войну посредством предательства, залегая в засаде, уверенная в своем припрятанном оружии. Лишь на обмане покоится сила массилов и заставляет их сражаться, подобно трусам, пока камни на пиках гор и реки с их крутыми берегами предоставляют им место для вылазки; во всех местах, где растет зеленая олива, образуя рощи, или дуб с его покрытой густой листвой верхушкой и могучими ветвями, – они пользуются ими, чтобы прятаться в засаде. Подобные уловки мавр сочетает с битвой так, что, нападая на ничего не подозревающего противника, устрашает его и сокрушает, приведя в смятение, полагаясь на свою численность, [особенности] местности и тренированных коней. Его следующая хитрая задумка – послать одиночного воина на открытую равнину спровоцировать битву; потом тот бежит при виде врага, увеличивая тем самым число своих преследователей. Скачет быстро, потрясает копьем с железным наконечником, порой замедляет ход коня и пускает его кругами. Когда противник нападает, [вражеский всадник] быстро и искусно скачет прочь, [а при преследовании] стройность конного подразделения нарушается, и тогда преследователи, чувствуя себя победителями, все более рассеиваются в беспорядке по полям. Отнюдь не воин, мазак затевает схватку вот таким способом предательской игры, пока не наведет преследователей на засаду, где им уготована ловушка в какой-нибудь теснине. Тогда только его обман жестоко раскрывается, когда с двух сторон появляются отряды его сторонников. Кого одолевает горький страх, тот обращается в бегство в первый момент смешения, и тогда в своей самонадеянности мавр поражает его ужасной раной, ибо страх врага делает его самого бесстрашным. Но если с непоколебимой силой люди стоят прямо, никакой [враг] не будет преследовать даже тех, кто побежал. [Враги] повернут и, прильнув к шеям своих послушных коней, таким вот образом оставят битву. Тогда вот увидите, как падет линия беглецов и как оказывают сопротивление стойкие. Фортуна сокрушит боязливых и поможет тем, кто вместе осторожен и храбр. Ибо она возвращается вновь и вновь ко многим, и многие вынесли пальмовые ветви победы из опасных стычек такого рода. Пусть каждый из вас, военачальники, будет, как вам и положено, осторожен, храбр и яростен и покажет свою мощь в решающий момент битвы. Вот труд для ваших рвущихся в бой душ. Соберите ваши наступающие ряды в строй и, расставляя полки, выдвиньте вперед знамена. Более, чем что-либо, стремитесь тщательно исполнить это важнейшее задание: соблюдайте осторожность. Так вы одолеете врага. Пусть в свою очередь каждый из трибунов и, время от времени, военачальников отправляются из лагеря на разведку подозрительных долин и контролируют пути легких подходов [к лагерю]. Так будет в безопасности вся армия. Ибо враг не нападет внезапно на бодрствующего командира и [не захватит] того, кого защищают его воины. Но если войска мавров, как у них в обычае, готовятся к войне посредством тайного обмана, пусть быстрый конный гонец сначала доложит мне об этом, а потом быстро поднимет наши когорты к действию. Соблюдайте эти [указания], мои военачальники, и надейтесь на то, что все обойдется благополучно».
21
Речь о византийском патрикии – евнухе-полководце, преемнике Велизария, погибшем в войне с ливийскими мятежниками (см. финал III песни «Иоанниды»).
22
В английском тексте – Люцифер, «Светоносец», по терминологии древних – Утренняя звезда, то есть Венера. Учитывая общее негативное теперь значение этого слова, обозначающего Сатану, полагаем ввести традиционное для астрономии наименование.
23
Надо полагать, автор имеет в виду, что вслед за Венерой – Утренней звездой – взошло солнце. Вряд ли бы он стал называть Люцифером само солнце – не по причине суеверного страха перед этим словом, но из-за того, что сказано в предыдущей сноске.
24
Иногда вместо «мавры» принято употреблять наименование «маврусии», применяя первое слово по отношению к берберам, принявшим ислам в VII в.; впрочем, оба варианта допустимы, но автор русского перевода отдал предпочтение первому, более соответствующему английскому moor, хотя, как было показано в предисловии, на лексику англоязычного переводчика полагаться нельзя.