Не обеспокоенный штормами, флот скользил по Эгейским водам и таким же путем еще быстрее прошел воды Адриатики, подгоняемый ветром. Вскоре они достигли берегов Сицилии. Тогда ветер забыл о кораблях, и все море лежало неподвижно из-за стихнувших ветров. Более нежные волны не омывали никакой берег. Двухформенная Сцилла была тиха, и не лаяли ее псы[9]. И волны в их беге не принуждали волчьи головы камней выть. И хотя край другого берега сходится здесь [с этим], и прибрежные полосы приводятся в смятение вдоль узкого пролива, Харибда, никогда прежде не умиротворявшаяся, держала свои пенные волны неподвижными и ни выпускала, ни заглатывала их обратно[10]. Паруса, не оживленные бризом, свисали вдоль мачт. Тогда, велев своим товарищам выбирать шкоты[11], командующий сказал: «Войдем в этот тихий порт», – и моряки быстро разбежались по такелажу. Один торопился выбирать шкоты, другой – сворачивал [парус], третий – подбодрял своих радостных сотоварищей и ублажал сладкими звуками своей ясной песни. Мужчины кричали, выказывая храбрость, и их голоса помогали им в труде и давали морякам силу и радость.
Рядом располагались Кавканийские поля сицилийского Пахинума. Они образуют извилистую береговую линию, где римский флот и бросил якоря с изогнутыми лапами. Вечер рябил волны моря, в которых отражались звезды, и ночь расстилала тьму по всей земле. В то время великодушный командующий Иоанн спал на палубе, свободный от забот, когда бдительный кормчий его корабля почувствовал, что поднимается легкий ветер. Молодые моряки резво забегали по кораблям, готовясь управляться с такелажем. Они отдали швартовы, даже не дожидаясь распоряжения от командующего. Моряки подняли все паруса, и их раздул ветер.
Движимый ветром, флот достиг середины моря. Мокрая от росы заря поднималась с горизонта, ведя за собой день, когда некая зловещая форма возникла прямо у ног командующего. Сродни мраку, ее лицо было подобно лицу мавра, ужасному в своем темном цвете, и она вращала глазами, исполненными пламенем. Она спросила: «К каким берегам ведешь ты свой флот? Думаешь, что приведешь его к Ливии?» На это командующий ответил: «Ты видишь, как плывут наши корабли, а спрашиваешь!» Мрачная форма, сердито продолжая вращать глазами, ужасающими [горящей] серой, сказала: «Ты не пересечешь [море]». Командующий понял, что это – падший ангел, давным-давно низвергнутый с небес. Но он не испугался этого лица, похожего на человеческое, но принявшего обличье дикаря, и бросился за сущностью, желая изловить ее. Дух, однако, распылил перед командующим толстый слой мрака, смешанного с пылью, и помешал ему идти облаком мерзкого тумана[12]. Тогда собственный отец Иоанна со спокойным выражением лица спустился с высокого Олимпа, облаченный в белое и хламиду со звездами, и встал перед глазами Иоанна, в то время как он искал свое оружие. Он остановил руку своего сына, и с его святых уст слетели следующие слова: «Пусть это безумие не подвигает твой дух на злобу, но твое добро [само] отразит это зло. Будь далек от грязных вызовов злого духа и не бойся». Командующий ответил ему: «Преблагословенный отец, человек Божий, ты узрел его, предлагающего поединок и лишающего нас средства приблизиться [к нему]». Тогда старец благожелательно ответил: «Счастливый человек, следуй по моим стопам и иди со мной как своим вождем». Так он сказал и, осиянный сверкающим светом, спокойно вознес на верх мачты ослепительный факел[13].
Итак, покачиваясь, но твердо стоял каждый кормчий, повернув спину к ветру, словно беглец. Он допускал, что его искусство может оказаться бесполезным, и в своем отчаянии не знал, куда направить корабль. И разодранные в клочья паруса не могли выдержать порывов ветра. Они были бесполезны, и моряки спустили их и отдали суда на волю волн и ветра. Их несло разными курсами и рассеяло по разным частям моря случаем, ветром или ночным странствием. Фортуна грозила жестоким кораблекрушением несчастным людям, которые потеряли всю надежду спастись и простились со своими жизнями среди стольких явленных опасностей.
Опечаленный командующий стонал и вознес свое сердце к небесам. Ведомый благочестием и испытывая страх, он искал Божией помощи, источая слезы. Растерянный, он начал свою мольбу такими словами: «Всемогущий Отец Слова, Создатель всего, Начало без конца и Бог, все элементы возвещают Тебя и трепещут перед тем, Кто их измыслил, своим Господом и Создателем. Перед Тобой сотрясаются ветры и облака, ибо Тебе повинуется воздух, высокое небо отражает грохот, и все великое строение потрясенной вселенной приводится в беспорядок. Ты Всеведущ, Всемогущий Отец, Ты в Своем предвиденье знаешь все. Не из жажды золота, не из надежды на награду отправился я в Ливию, но чтоб закончить войну и спасти несчастные души. Это – мое единственное желание, к этому стремится мой дух. Лишь благосклонное повеление императора посылает меня в это место. Ты – Господин нашего господина, и тот отдает повеления и сам признает, что это правое дело свершается благодаря Тебе и Твоей склонности. Ты подчиняешь нас всех ему и обязываешь служить. [Выходит], Твоим указаниям я следую. Взгляни, Святой Господь, на наши испытания, Ты, Милосердный и Безмятежный, и в благости Своей снизойди нам на помощь в этот час великого разрушения. Но если собственные грехи Иоанна осуждают его пред Твоим судом, предай меня любой другой смерти, но спаси нас сейчас – ради Петра, моего сына». И когда он произносил это имя, звуки застряли в его устах и сердце отца задрожало, он упал на палубу, трясясь всеми членами, а руки и ноги его были холодны как лед. Он изливал слезы, словно реку, и издал к звездам громкий стон.
9
Согласно легендам Сцилла имела двусоставное тело – девы и либо рыбы, либо змеи, либо собаки; при этом от ее пояса росло шесть шей с собачьими головами; вместе с Харибдой располагалась по обеим сторонам Мессинского пролива, губя моряков.
10
Именно так действовала мифологическая Харибда, устраивая водовороты; если мимо Сциллы еще можно было проплыть, потеряв 6 членов экипажа (что и случилось с Одиссеем), то спастись от водоворота Харибды кораблю было уже нереально. Вот текст Гомера с описанием этих чудищ: «Даже и сильный стрелок не достигнет направленной с моря // Быстролетящей стрелою до входа высокой пещеры; // Страшная Скилла] живет искони там. Без умолку лая, // Визгом пронзительным, визгу щенка молодого подобным, // Всю оглашает окрестность чудовище. К ней приближаться // Страшно не людям одним, но и самым бессмертным. Двенадцать // Движется спереди лап у нее; на плечах же косматых // Шесть подымается длинных, изгибистых шей; и на каждой // Шее торчит голова, а на челюстях в три ряда зубы, // Частые, острые, полные черною смертью, сверкают; // Вдвинувшись задом в пещеру и выдвинув грудь из пещеры, // Всеми глядит головами из лога ужасная Скилла. // Лапами шаря кругом по скале, обливаемой морем, // Ловит дельфинов она, тюленей и могучих подводных // Чуд, без числа населяющих хладную зыбь Амфитриты. // Мимо нее ни один мореходец не мог невредимо // С легким пройти кораблем: все зубастые пасти разинув, // Разом она по шести человек с корабля похищает. // Близко увидишь другую скалу, Одиссей многославный: // Ниже она; отстоит же от первой на выстрел из лука. // Дико растет на скале той смоковница с сенью широкой. // Страшно все море под тою скалою тревожит Харибда, // Три раза в день поглощая и три раза в день извергая // Черную влагу. Не смей приближаться, когда поглощает: // Сам Посейдон от погибели верной тогда не избавит. // К Скиллиной ближе держася скале, проведи без оглядки // Мимо корабль быстроходный: отраднее шесть потерять вам // Спутников, нежели вдруг и корабль потопить, и погибнуть // Всем…»
12
Возможно, Луис де Камоэнс не читал «Иоанниду», но насколько похоже отписанное Кориппом явление злого духа византийским мореплавателям на событие из пятой песни «Лузиады», когда португальским морякам явился грозный гигант – персонификация Мыса Бурь – и тоже напророчил им много тяжких бед: «Такого я не видел до сих пор, // И сердце от предчувствия забилось: // Вода ревела, как в ущельях гор, // Как будто к небу вырваться стремилась. // “Какая тайна, затемнив простор, // О, провидение, теперь открылась? // Чем угрожает море в этот час // И климат стран, неведомых для нас?” // Над кораблем могучая фигура // Обрисовалась явственно тогда: // Гигант свирепый, чье лицо понуро // И налилась водою борода; // Глаза глядели пристально и хмуро, // Врезаясь в нашу память навсегда. // Во рту чернеющем клыки торчали, // Седые космы по ветру взлетали. // Как чудо, изумляющее Родос // Своей величиною без предела, // Столь необъятным сделался колосс, // Что в самых храбрых сердце онемело. // Слова, подобно грохотанью гроз, // Рождались в выси мрачно потемнелой. // В молчании оцепенели мы, // Лишь этот голос загремел из тьмы. // Гигант кричал: “О, путник, дерзновенно // Решивший превзойти дела других, // И воевать готовый неизменно, // Как будто в мире нет забот иных. // Нарушил ты богов запрет священный, // Ты смеешь плыть среди морей глухих, // Стремясь к зовущей издалека цели, // Недостижимой никому доселе. // Вступаешь ты на неизвестный путь, // Ведущий к тайнам моря и природы, // Куда никто из смертных заглянуть // Не смел и помышлять в былые годы. // Внимай, коль робостью не сжата грудь, // Что приготовит буйство непогоды // Решившимся сквозь бури по волнам // Вести свою армаду гордецам. // Когда, презрев лишенья и тревоги, // Сооруженный смельчаками флот // Пойдет по найденной в морях дороге, // Он испытает ярость бурных вод; // Встречая берег горный иль отлогий, // Армада много бед переживет. // За дерзость плыть в неведомые дали // Ей божества возмездие послали. // Здесь уготовлю (коль не обманусь) // Меня открывшему конец достойный, // Но бурею не удовлетворюсь: // Всех устремившихся на берег знойный // Заставлю ежегодно ценный груз, // Везомый по дороге беспокойной, // Платить волнам, и пусть увидит твердь, // Что меньшее для вас несчастье – смерть! // Для озаренного бессмертной славой, // Но не предвидевшего месть мою, // Я сделаюсь гробницей величавой, // Не дав уснуть ему в родном краю. // Осуществлю без оговорок – право, // За дань, от турок взятую в бою, // За Килоа, и за Момбасу – мщенье // Увидит он в последнее мгновенье. // Здесь будет мной наказан и другой, // Прославленный отвагой – и влюбленный, // И дама, что блистала красотой, // Спасется с ним от бури разъяренной. // Но страшным жребием и злой судьбой // С супругой милою не пощаженный, // – Измучится на знойном берегу // И в плен с семьею попадет к врагу. // Увидит он, как умирают дети, // Которых в неге, в роскоши растил; // Узрит, как кафры злые на рассвете // Разденут ту, которую любил, // И грудь ей обожжет, пылая, ветер, // И тело под огнем лишится сил, // В конце пути, как истомятся ноги // Ступать по обжигающей дороге. // Сумевшим от возмездия уйти, // Подстерегавшего в стране горящей // Потом удастся их тела найти // Среди безжалостной и душной чащи. // Но души истомившихся в пути // И задыхавшихся в жаре палящей // Взовьются к небу, обретя покой, // Покинув плен телесный и земной”. // Чудовище, гремевшее так ясно, // Прервало речь – и я его спросил: // “Нам предвестивший горе громогласно, // Откройся, кем ты изначала был!” // В глазах заполыхала злоба страстно // И крик неистовый он испустил, // Как будто бы мешала злая рана // Ответствовать на возглас капитана…»