Но этот голос, его невозможно было не узнать – такого пустого и безжизненного голоса она нигде больше не слышала.
– Слушай, а нельзя ли в этом году поменьше как-то собрать подати то? А я тебе эликсиров и декоктов дам. При дворе будут рады – вот эти возвращают молодость, вот эти – красоту, вот эти…
– Да я вижу, какая ты красивая, – если бы голос был с сарказмом, или с ноткой смеха, и то было бы не так обидно. Но нет, он звучал как приговор судьи – Не дури мне голову. Приторговать решила, а меня к себе в продавцы взять?
– Да нет же, дурак. Слушай, мне тут крестьяне скинули детей своих, как щенков. Мне их до весны прокормить надо.
– Крестьянам я оставил вдоволь еды. По солдатской походной норме. Солдатики на такой норме шагают целыми днями и ничего, а крестьянам зимой на печи сидеть и подавно хватит. Так что пусть своих отпрысков забирают, и не ноют. А то вы все меня за дурня держите.
В этот момент у Вивины на душе словно кошки заскребли. Она не к месту вспомнила, что прожила на свете почти целый век, но так и не родила себе наследницу, которая могла бы продолжить колдовской род – знания и силушка передавались только по женской линии. Более того, она даже не думала об этом, пока не стало поздно. Она уже много лет был неспособна к деторождению.
Да и кто захочет лечь с такой уродиной – разве что под действием любовного зелья. Но такого сильного зелья, чтобы её, старуху, приняли за молодицу не умела варить Вивина. О таком её матушка просто не успела рассказать. А может и сама того не умела.
Впрочем кое-что ведьма таки умела. Умела Вивина заговаривать зубы, да змеиные укусы у коней лечить. В основном за этим и ходили к ней. Ну и кроме прочего умела она готовить!
– Ай ладно, сядь поешь. Посиди. Готовлю я вкусно. Налью тебе чарку горилки, а там посмотрим, обсудим. Может сыщем какой компромисс. Вот что с тебя более всего в этом году князь стребовал?
Рыцарь сел – в этом году он был слишком послушным.
Ага! Может и зря она его так боялась все эти годы, может её страх перед ним – по бабски надуманное это? Лицо за забралом, подумаешь, а она уже фантаризует. Нет, все мужики одинаковые, предложи вам пожрать или ещё чего, что вы любите и вы покажете свою натуру… Впрочем сейчас она могла предложить только еду, не то, что в молодости. Тогда у неё была такая красотища колдующая… Но ничего, сойдёт и еда.
В хату было уже начал ломится паж сборщика, но сборщик поднял руку и жестом остановил его в дверях, и прибавил.
– На пороге постой. Дверь только за собой прикрой, холод не нужно напускать старухе в хату. Мы же не ироды какие-то.
Ведьма тем временем засуетилась. Смахнула в помойное ведро объедки после детей, и начала заново накрывать на стол.
Для начала достала казанок с картошкой из печи.
– Ты ешь, ешь милок, не стесняйся. И пригласи к нам служивого своего за стол, небось тоже устал и проголодался. Заходи, заходи, – обратилась Вивина уже к пажу, – не стесняйся, не слушай своего господина то. У вас там оно какма в кодексах лыцарских. Нельзя ослушаться дам, а?
– Он не рыцарь, постоит. Да и ты, не дама. И можешь так не суетится.
Впрочем ведьма уже была в процессе.
Вытащила на дубовый стол шкалик водки, кусок сала, нашинкованный чесноком и специями, солёных огурцов. Из печи достала похлёбку из овсяной каши и с добрым куском говядины в нем. Солдатик в дверях должно быть голоден, и этот, их офицер вероятно тоже. В конце концов человек он или нет? Ничего, потечёт слюнка, снимет свой шлем и начнёт есть её стряпню.
На все это сборщик податей смотрел молча, не снимая своего ведра-шлема. Ведьма же накрывала и накрывала, вот уже рядом с первыми блюдами лёг большой черепок с пряниками, рядом ещё один — с конфетками сладенькими.
От яств поднимался пар и запах, так что у вояки, что стоял в дверях закрутило в животе и во рту брызнула слюна. У него было поднято забрало, и она увидела, как он сглотнул, и как при этом дёрнулись его усы-щётки. Ещё чуть-чуть и он ступит шаг вперёд и усядется за стол. Ну пусть и так, сначала тот в дверях, а затем уж и этот, который сидит за столом.
Но случилось ровно то, что и должно было случится – свои маленькие вострые личика показали дети, спрятавшиеся на печи – белокурые мальчик Иоганнес и его сестра Маргарет. Они с интересом смотрели на сборщика податей пуговками глаз. Сцена повторяла ту, что была в доме у их родителей – один в один.
Сборщик податей же совершил, казалось невиданное для него действие. Щёлкнули защёлки на шлеме и рыцарь медленно, словно совершая ритуал, начал разводить половинки забрал, отводя их вверх и в бок. Он снимал шлем.
О да, перед чарами ведьмы – путь она уже стара и не может завлечь мужчину красотой – нелегко устоять. Стряпня — тоже своего рода магия… Хорошая жена должна об этом знать… Она не раз говорила это приходившим к ней за советом женщинам, жалующимся на то, что их мужья стали холодны…
К слову – странную советницу они выбрали себе в этом вопросе – ту у кого у самой не было мужа. Но, со временем она привыкла и раздавала мнения авторитетно и со знанием дела. В конце концов – ей платили деньги, и она начала относится к этому как к работе.
Когда забрало было поднято, рыцарь сдавил руками бока шлема и начал стягивать его с головы движением вверх, взъерошивая волосы, и освобождая лицо. Под металлической маской оказалось не злобное и демоническое лицо – как можно было подумать, услышав голос рыцаря из-под маски – но обычное лицо мужчины лет сорока — сорока пяти.
Волосы мужчины были черны и лишь кое-где пробивалась редкая седина. Виски и шея были коротко острижены – типичная стрижка типичного офицера всех времён и народов. Взгляд тёмных глаз был тяжёлый, но вполне человеческий и к тому же усталый. Лицо было немного полным — но это было связано скорее с возрастом, чем собжорством. Что-то незримо выдавало в этом человеке аскета.
Возможно то, что он положил шлем на стол, рядом с собой, и не набросился на еду, возможно равнодушие с которым он смотрел мимо стола в лицо старухи.
Но именно это простое, обычное лицо заставило старуху побледнеть, а вернее – поскольку ведьма была уже очень старой и сморщенной и её кожа и без того походила на пергамент – позеленеть.
Казалось, она уже не замечает, ни деток у себя на печи, ни солдата в дверях, ни яств на столе. Забыла она и про подать. Она видела лишь это спокойное, слегка суровое, немного раскрасневшееся от пребыванием под шлемом лицо, смотрящее прямо на неё. И не понимая от чего, не могла издать ни звука, ни да пошевелится.
– Ну что же, – произнёс сборщик податей. Без шлема его голос оказался обычным, и вовсе не безжизненным – можно и повечерять с тобой, старуха. А давай ка мы и детишек пригласим к нам за стол, что скажешь? Пусть и они поедят, небось в родительском доме их не очень то хорошо кормили, а? Что скажешь, старуха?
На этих словах бордовый крест на эмалированном нагруднике сборщика блеснул в огоньках свечей зловеще и холодно, ему вторили аккуратно выделанные на розах капли росы – боги, да они же сделаны из мелких благородных камней!
Ведьма наконец смогла пошевелится, но тут же подавила в себе первоначальный порыв. От внимательных глаз налогового агента это не ускользнуло – тем более, что без шлема он видел во сто крат больше.
– А может, ты старуха, тоже окажешь нам честь? Небось, умаялась, обхаживая меня. А? Давай, садись, бабуля к нам за стол. Бери, пирожочек, съешь. Или давай мой паж нальёт тебе пивка, которым ты так щедро и по-хозяйски хотела угостить нас. Сама то небось притомилась.