Для общей разрядки Яник напоминает себе, что все равно они через день-два разбегутся, поэтому — ша, парниша, расслабься… но этот довод почему-то совсем не радует, скорее наоборот — неприятен, об этом даже думать не хочется. А о чем хочется? А вот, к примеру, почему имя у нее такое странное — Пал? Об этом думать неожиданно приятно — не о сути вопроса, а само имя думать, просто повторять: «Пал…», «Пал…», «Пал…» — и иногда еще: «Почему?..» — приятно, и все тут. А коли приятно, то отчего бы этим не заниматься? Что — кому-то это мешает?
И вообще — он вправе делать все, что ему заблагорассудится. Кто ему запретит? — Никто. Вот он и делает: «Пал…», «Пал…», «Почему?..» А то, что вид у него при этом совершенно дурацкий, так это, граждане, его личное дело, а ежели кто сунется — получит в рыло. Вот так. И он с вызовом смотрит на случайного турка за соседним столиком. Турок на всякий случай пугается и отводит взгляд. Это слегка поднимает Янику настроение — не один он здесь такой, есть турки и позатурканней его. Тут-то и влезает Мишаня со своими танцами.
Яник идет вслед за Пал на площадку — туда, где, сплетясь, томно покачиваются Кэрри с Андреем. Связное содержание его сознания уменьшилось ровно наполовину — осталось только «Почему?..» Все остальное — цветной ветер, как в мультфильмах. Он осторожно берет ее в обе руки, удивляясь всему: тому, что она живая; тому, что она вдруг оказалась как-то меньше ростом и тоньше, чем он думал, вернее, не думал, а, скажем так, полагал, потому что он ведь вообще ни о чем не думал; тому, какое тонкое у нее запястье и какая нежная спина. Эти чрезвычайные в своей важности открытия медленно колышутся в его голове, длинные и гибкие, как водоросли. Он чувствует ее запах, ее волосы на своей щеке, слушает ее голос… Голос? Да, голос; она что-то говорит. Очнись, Яник, это ведь в конце концов не музыка — это слова. Она что-то спросила… но — что?
В панике он произносит самое близкое к языку слово:
— Почему?..
Пал смеется.
— Что «почему»? — говорит она его ключице. — Ты слышал, о чем я тебя спросила?
Яник отключает ключицу от мозга, потому что иначе вообще ничего не получится. Теперь он вспомнил целое предложение и торопится произнести его, пока не забыл.
— Почему у тебя такое имя?
Он не называет самого имени. Он не говорит «Пал», потому что боится, не знает, как прозвучит это слово после того, как он целый день обкатывал его во рту, в перевернутой вверх дном комнате своего сознания. В самом деле, даже камни меняют форму от тысячекратного облизывания морской волной; что же говорить о таком хрупком слове, как «Пал»…
Она что-то говорит, а он слушает, не слыша слов, а просто впитывая ответ целиком. Слова здесь — всего лишь щекочущее поглаживание ключицы воздухом из ее губ, всего лишь мелодия; а кроме слов есть еще масса других чудес — взмах ресниц, движение рук по его плечу, и шее, и затылку, нечаянные прикосновения грудей и коленей, до отчаяния безысходные в своей кратковременности. И расчетливый беспорядок каштановых прядей ее волос; время от времени она отбрасывает их назад и в сторону или только делает вид, что отбрасывает, а на самом деле — все крепче и туже затягивает сеть, в которой беспомощно, хотя и совершенно добровольно, барахтается Яник, заодно со всем его прошлым, и будущим, и в особенности — настоящим.
Вдруг она замолкает и отстраняется, осиротив избалованную яникову ключицу.
— Что? — спрашивает Яник.
— По-моему, ты где-то витаешь и совсем меня не слушаешь.
— Нигде я не витаю. И слушаю тебя очень внимательно.
— Тогда повтори.
— Слушаюсь, господин учитель!
Он добросовестно повторяет ключевые моменты — о папе, профессиональном диссиденте и сумасшедшем пацифисте; о маме, профессиональном искусствоведе и сумасшедшей поклоннице Пикассо; о ней самой, несчастной, — единственной дочке, вынужденной совмещать в невообразимо безвкусном имени «Палома» обе страсти, сжигающие безумных родителей; о том, как нелегко выходить с таким именем во двор, идти в садик и в школу, как унизительно чувствовать свою неисправимую ущербность рядом с нормативными Светами и Наташами, которые к тому же непрерывно дразнят тебя всякими обидными прозвищами — от «облома» до «пилорамы»…