— Как вас зовут? — прерывает его размышления доктор. — Вы не возражаете, если мы будем говорить по-русски? Я ведь, знаете, за двадцать пять лет иврит так и не выучил…
Ага. Каков приход, таков и поп. Доктор тучен и кучеряв. В большой бесформенной бороде застряли хлебные крошки — хорошо бы сегодняшние. Толстенные очки в старомодной оправе; одно из стекол — с трещинкой. Дужка наскоро прикручена проволокой.
— О'кей, — отвечает Яник. — Давайте по-русски, мне все равно. А зовут меня Яник. Яник Каган.
— Яник? Странное имя… Это сокращенное? От «Янкель»? От «Яков»? Если так, то мы — тезки. Меня тоже зовут Яков. Яков Шварц.
— Нет, доктор, Яков тут ни при чем. Родители назвали меня Иона. Такая, понимаете, дурацкая фантазия. Кто-то там некстати помер — из дальних родственников, в Жмеринке. По нему и назвали.
Ах, Яник… зачем кривишь душой? Жмеринка… дальний родственник… Мелко это, брат, некрасиво. Дед все-таки. Ну да… умники… Вас бы в мою шкуру, вам бы хоть на недельку почувствовать себя мальчиком с невообразимым именем Иона, да в русском детсаду, да на русском дворе, да в русской школе. Как ни скрывайся, как себя ни переиначивай — Яник, Веня, Ваня, Вася… — все равно прознают; рано или поздно просачивается в уши ненавистное слово — и вот уже кто-нибудь особенно вредный, со значением ковыряя песок носком сандалика, спросит как бы невзначай: «А какое у тебя настоящее имя?» И все. Кончено. Даже если немедленно убить вредину этой вот пластмассовой лопаткой — не поможет. Потому что все уже знают. Потому что на следующий день уже весь двор бегает вокруг тебя, тычет пальцами и хором кричит: «Иуда! Иуда!». Потому что нету разницы между Ионой и Иудой, во всяком случае — для детей, во всяком случае — на русском дворе.
И потом, в школе… все эти «ионические ордена», «Ионычи» и «ионизации», вызывающие немедленный прилив творческой энергии у классных остряков. И садист-завуч, упорно вписывающий проклятую «Иону» во все ведомости и журналы — «потому что так указано в официальном документе». Вам бы с мое помучиться, прекраснодушные вы мои… О чем думал он, яников отец, когда, выдержав двухнедельное сражение с мамой и со всеми прочими родственниками, положил заполненный бланк перед немедленно вылезшими из орбит очами регистраторши районного ЗАГСа? — «…как вы сказали?.. Иона?.. есть такое имя?.. вы уверены?.. вы хорошо подумали?.. а может быть, не стоит торопиться — мальчику ведь потом жить…»
И мальчик «потом жил», имея, как говорила бабушка, «все эти удовольствия»… Хотя, с другой стороны, а был ли у отца выбор? Мог ли он назвать сына иначе, даже тогда, в угрюмом 1979-ом году? Нет, не мог. Потому что его отец, яников дед, помирая в Песочной, в раковом диспансере, взял с него соответствующую клятву. А деда звали Иона, и не просто Иона, а Иона Ионович — в честь его собственного родителя, зарубленного петлюровским всадником на улице города Киева — аккурат в тот самый момент, когда бежал он в соседнюю улицу за повитухой. Вот ведь какая закрутка получилась: нет чтобы потерпеть яниковой прабабке! И приспичило же ей рожать именно тогда, когда гулял по матери русских городов удалой еврейский погром, когда никакой нормальный еврей из дому картуза не казал, а сидел, как положено, тихо, молясь своему Богу и поджидая — экий погромный глагол! — поджидая: придут резать или пронесет. Так и прадеду бы сидеть… — глядишь, и был бы теперь его израильский правнук каким-нибудь Борисом, или Алексом, или, на худой конец — Грегори… но роды-то были первые, боялся за жену — вот и выскочил.
А уж как прадед Ионой стал… ну да ладно, в глубь веков не полезем, так уж и быть. Мы ведь тут не за тем сидим, правда, Яник? Мы ведь сюда за таблеткой пришли, крышу на место ставить. А значит, дедушка Ион Ионыч к делу не относится, светлая ему память.
— Вас в детстве, наверное, много дразнили из-за имени… — вдруг выдает доктор, не в бровь, а в глаз. — Вы ведь когда в Израиль переехали? С последней волной, в девяностые?
— В девяносто шестом. В возрасте семнадцати лет. Один, по молодежной программе. Родители у меня до сих пор там, в Питере.
Вот так, коротко и ясно. Чего тянуть-то? Как школу закончил, так и слинял — туда, где злосчастное имя звучит не столь экзотично. Потому что одно дело — отмахиваться от «Иуды» в детсадовской песочнице, и совсем-совсем другое — в казарме российского стройбата. Ведь что ни говори, а разница между детским пластмассовым совочком и саперной стальною лопаткой примерно такая же, как между прадедовым картузом и петлюровской шашкой. Такой вот, доктор, практический сионизм, крайняя степень ионизации…