— А чего это ты так вскинулся? — удивляется Андрей. — Я что — недостаточно почтителен к светлой памяти почившего товарища? Так я вообще недостаточно почтителен ко всему на свете, включая, кстати, себя самого. Я ж не на Мишаню плюю, я на весь мир плюю. А поскольку Мишаня в этом мире — часть, то и на него попадает, автоматом… Или ты считаешь, что я каким-то боком в его смерти повинен? Нет?.. Так в чем тогда претензии?
Яник молчит. Действительно, разве Андрей виноват в том, что случилось на реке? Нет ведь? Потому что если виноват Андрей, то виноват и Яник… такая вот логика получается. А все равно как-то режет слух эта его интонация, противно как-то… и ухмылка эта дрянная… так бы и врезал…
Белик снова ухмыляется.
— А знаешь, ты ведь сейчас интересную вещь сказал — про страх. Характерную такую. Только сам ты ее, видно, до конца не просекаешь. Давай-ка я тебе растолкую, так уж и быть — время все равно девать некуда. Попользуйся напоследок моим могучим интеллектом… дарю!.. — как шубу с царского плеча. Ты говоришь: только когда я напуган, во мне есть что-то человеческое. Так? Ага… Ляпнул-то ты не подумавши, а ведь тут целая философия кроется. «Человек должен бояться» — вот какая философия. Бояться! Только тогда, мол, он и человек! Ты понимаешь? Не гомо сапиенс — человек разумный, а гомо обосрапиенс — человек боящийся — вот он, ваш идеал! Кто же после этого мокрица? Я или ты?
— У вас там, в Израиловке, бегают тараканы в черных лапсердаках, сами себя пейсами погоняют… — как они называются, не подскажешь? — «Харедим!» Страшащиеся! Скажи-ка, кто из нас больше на мокрицу похож — я или они? Я — человек разумный, свободная образованная личность, гражданин вселенной, или они — невежественные каракатицы в мокрых от страха штанах? А? Говори что хочешь, а для меня ответ очевиден.
— Ты, конечно, можешь возразить, что и я боюсь — иногда, время от времени… А я и не спорю, бывает и со мною, очко-то не железное; не часто, но поигрывает… Только ведь разница в чем? Разница в том, что я этих моментов стыжусь, вижу в них проявление слабости, что-то мешающее, не-человеческое. А ты вот — наоборот. Ты именно в подлом этом страхе человеческое углядел… Где ж тут логика?
Андрей замолкает и снисходительно смотрит на молчащего Яника.
— Эй, Яник! Ну скажи что-нибудь, что ты молчишь, как пень? Или спишь?.. усыпили мальчика умные разговоры?
Яник неохотно пожимает плечами.
— Не знаю. По логике ты, наверно, прав… но дело тут не в логике.
— Не в логике? Ну?.. давай дальше. А в чем?
— А в том, что противно. Понимаешь? Ты вот мне противен со всей твоей ловкой логикой. А Мишаня — наоборот; он, может, и потел чересчур, но это — от сердца. Сердце у него было больное. А у тебя от сердца — ничего, все — от головы. Если б я мог вас двоих местами поменять — так, чтобы он тут вместо тебя сидел, а ты бы вместо него мертвым лежал… поверь, ни секунды бы не сомневался. Да что там… Я бы за него одного сотню таких, как ты, отдал бы… свободных образованных личностей.
Да и о какой свободе ты говоришь? Это ты-то свободен? — Яник вдруг ощущает удивительную, странную легкость, с которой рождаются слова… они будто даже приходят к нему не изнутри, а извне, сгущаются из полумрака пещеры, капают с серого дождливого неба, скатываются прямо в руки по мокрому каменистому склону. — Как бы не так! Посмотри на себя — ты ведь живешь в вечной погоне, причем в обеих ролях одновременно: ты гонишься за чем-то; кто-то гонится за тобой. Это ты называешь свободой? Мишаня мне что-то рассказывал, не помню уже — что ты, мол, владелец заводов-газет-пароходов… но как можно чем-то владеть на бегу? Да и страхи бывают разные. Тут я каюсь — ошибся. Нет в твоем страхе ничего человеческого. У тебя страх мышиный — а ну как догонят? Боли ты боишься, вот чего… смерти… это страх простой, животный, на уровне инстинкта. А у этих тараканов пейсатых, как ты их называешь, страх другой, не такой…
Яник поднимает к глазам свои грязные исцарапанные ладони, изуродованные острыми кромками камней и колючим кустарником. Ему вдруг кажется, что они светятся… что за чушь… конечно, нет!.. — это просто бездомный, отбившийся от своих луч чудом выпростался из-под клочковатого облачного одеяла и приблудился к ним, сюда, в эту пещеру, в пахнущий гнилью и человеческим калом полумрак. Это всего лишь луч… отчего же тогда койоты, вжавшись в стену, с таким откровенным страхом смотрят из дальнего угла пещеры? Отчего Андрей, умный циничный Андрей, гражданин вселенной, владелец заводов-газет-пароходов, уставился на него с таким боязливым изумлением? Или это тоже кажется?