— Как-то ты спокойно об этом говоришь… — неужели не страшно? И потом — ты их за друзей считал; так неужели не обидно, что они тебя режут? И почему они тебя сразу не убили, а мучают?.. — глаза вон вынули…
— Много ты вопросов задаешь, Яник… — так сразу и не ответить. Ну, во-первых, конечно, страшно. Да ты и сам видел, какой я вопль зарядил, когда ты меня пинать начал. Но это я со сна, от неожиданности, минутная слабость… простительно. Впрочем, на эту тему мы уже говорили. Ты мне тогда еще смерть близкую предсказал, помнишь? Как знал…
Почему мучают? Да потому что Таус-Мелеку не смерть интересна, а мучения, понял? А не понял, не расстраивайся — потом поймешь, завтра… а может, даже и сегодня… в этом мы, бараны, не вольны — тут всё по расписанию.
А насчет того, что обидно… — так нет, не обидно. Ты ведь как думаешь? Ты думаешь, что есть черное и белое, добро и зло, что они всегда различимы, всегда понятно — где и что, так? Так… — типично баранья точка зрения. А у йезидов, понимаешь ли, другое мнение. Нет у них ни зла, ни добра. То есть, конечно, между хорошим и плохим они различают, но различия эти — сугубо временные. Сегодня, к примеру, убивать — плохо, а завтра может быть — хорошо. Нет никаких заранее определенных правил. Есть шейх, который всем рассказывает, что на нынешний день — зло, а что — добро. Такой вот простой и эффективный подход. И никаких тебе дурацких заповедей.
Не знаю, как кому, а мне — нравится. И к реальности намного ближе. В жизни ведь тоже все неопределенно, случайно — как кость выпадет… так что любым абсолютным истинам — грош цена.
Смотри: они меня наказали — значит, так у них в тот день карта легла. Но могла ведь лечь и по-другому! Могли ведь и помочь… Ну — не повезло, проиграл… что ж теперь делать? Надо платить, а не обижаться. На рулетку, Яник, не обижаются.
Откуда-то сверху слышится лязг металла по металлу; легкий сквознячок протискивается в щель под дверью и, пометавшись по подвалу, убегает. Огонек лампы дергается и снова замирает. Андрей напрягается и застывает, вжавшись в стену. Шаги? Да, шаги… кто-то спускается по лестнице… сюда? Нет. Не останавливаясь — дальше, мимо. Яник переводит дух.
— Что, испугался? — говорит Андрей, улыбаясь. — Жаль, я твоего лица не вижу. Небось вспотел почище Мишани… Бойся, бойся — есть чего.
Давай-ка я тебе пока — для настроения — расскажу забавную йезидскую историю про добро и зло. Кстати вспомнилась.
Жил когда-то один дедок — великий праведник. И уж такой он был весь из себя правильный, что даровали ему ангелы длинную-длинную жизнь. Тыщу лет прожил, поганец, и не просто тыщу, а с хвостиком. И не просто прожил, но еще и детей стругал как сумасшедший, только к девятисот восемнадцати годам и успокоился. Половой гигант, одним словом. Теперь представь себе — сколько у него жен сменилось… это ж одуреть можно!.. и детей, и внуков, и пра-пра-пра-и-так-далее-пра-внуков. Все-то они жили свои шестьдесят-семьдесят, а кто и до тридцати не дотягивал… Как тут знать старику — не является ли девка, которую он в настоящий момент жарит, его прямой пра-пра-пра? Трудно, правда?
В общем, то ли по этой, то ли по другой какой причине, но на своих регулярно сменявшихся домашних наш дедок не обращал ровно никакого внимания. Даже имен не знал. Да и зачем ему имена эти, когда все равно не сегодня-завтра помрут их обладатели; не успеешь оглянуться — и нету, новых заводи…
Ну вот. Как я уже отметил, у тысячи его годков был хвостик — пятьдесят лет. Хвостик хоть небольшой, по дедулиным-то понятиям, но по обычным меркам существенный — многим на всю жизнь хватает. Ты вот, к примеру, и половины того не проживешь… А любовные свои упражнения дедок прекратил в возрасте девятисот восемнадцати — не по желанию, заметь, а исключительно по причине старости и беспрецедентного износа инструмента. Стерся на фиг.
Не скажу, что перемена обрадовала старика; все-таки привык он к этому занятию за без малого тысячу лет и потому скучал безмерно. Так и прошло больше века, в скуке и тоске. Но вот как-то раз накануне тысяча тридцатого дня рождения его спящий, казалось, непробудным сном орган проснулся! Представь себе, какова была радость праведника! Дедок немедленно подхватил пробегавшую мимо пра-пра-пра… и тут же, на месте, зачал последнего в своей жизни ребенка. Родившийся мальчик стал отрадой его души. Отцовскую любовь-то дед до этого не проявлял… вот вся она и сэкономилась. Тысячам безымянных детей и внуков — хрена лысого, а одному маленькому последышу — как из рога изобилия.
Помимо всего прочего, старик чувствовал приближение смерти, а значит, надо было позаботиться о преемнике, дабы не осиротел народ, в приумножение коего он лично столько вложил и впрыснул. На эту роль он и стал готовить сына. Не жалел ни сил, ни средств; не брезговал ни силой, ни деньгами, ни обманом, чтобы заполучить лучших учителей со всех концов света. Благо шло это все впрок. Мальчик выдался на славу — умный, красивый, сильный… — вылитый я. Скоро не стало на земле равного ему ни в чем. Всех превзошел — и в науках, и в чародействе, и в боевом искусстве.