Подумал парень, подумал да и говорит:
— Про тебя мне батя не сказывал. Срублю я твой дом к едрене фене. Вот.
— Погоди, — говорит Сатана. — Давай бороться. Победишь меня — руби дерево!
— Стали они бороться. А у парня, как ты помнишь, были лучшие учителя, так что приемчиков он знал — будьте-нате. Одолел Сатану на первой же минуте. Только за топор схватился, как Сатана его опять останавливает:
— Погоди, парень. Срубить всегда успеешь. Дай мне отсрочку до завтра, а я тебе хорошо заплачу.
И деньги показывает. Большие деньги. За такие можно и подождать. Ладно, живи до завтра, так уж и быть.
А назавтра снова битому Сатане неймется.
— Давай, — говорит, — я ставку удвою — только за то, чтобы с тобою еще раз схватиться.
— Что ж, давай, — соглашается парень. — Деньги мне не помешают, особенно если вдвое.
И снова кладет Сатану на обе лопатки. А тот ему опять: «Погоди…» — и за кошельком лезет.
И все опять снова-здорово, как в первый день.
В общем, валандались они так несколько месяцев. Всем уже надоело. Сначала ходили смотреть, ставки делали… а потом приелось — сколько можно, одно и то же… Парень набил казну до самого верху. Ему бы остановиться, да только — когда же денег слишком много бывает? Вошел во вкус, что называется. Вот и настал день, когда уже не смог он удивить Сатану новым приемчиком — все выучил лукавый! Победил он парня, и тут уже торговаться не стал — сразу голову отрезал — и точка. Без лишних разговоров. Ну, тут уже народ сразу рассудил, что к чему. Кто победил — тот и прав. А как же иначе?
Белик неожиданно всхлипывает, но тут же справляется с собою, и обычная усмешка снова выползает на его залитое слезами лицо… как подпись Сатаны-победителя, как черная йезидская змея, знак всесильного Таус-Мелека. Яник смотрит на него со смешанным чувством жалости и восхищения. Восхищения — его несомненной силой, мужеством, талантом, гордой стойкостью перед ужасом обстоятельств. Жалости — потому что все эти бесценные золотые червонцы растрачены ни на что, пущены по ветру, разменяны на пшик, на пук бумажных ассигнаций несуществующего банка.
— Андрей, — говорит он. — Это ведь история о тебе, правда? Поэтому ты мне ее и рассказал, да?.. Ты вот что… ты только не подумай… Человек ты необыкновенный — это тебе всякий скажет, даже самый злобный завистник. Знал бы ты, как Мишаня тебя боготворил… и я тебя тоже очень уважаю.
Я только вот чего понять не могу: если ты так все заранее знал… ну, про того парня… если ты заранее знал, что проиграешь, как он проиграл, то зачем тогда было играть с Сатаной? Зачем? Ведь не из-за денег же?
Андрей горько усмехается.
— Почему ж не из-за денег? Ты просто денег настоящих не видал, не понимаешь, что это. Когда их много, они перестают быть деньгами и становятся чем-то другим: свободой, властью, здоровьем, любовью… да мало ли чем! Все это, вопреки дурацким поговоркам, покупается за деньги, и еще как покупается… Не веришь? Я помню, что ты мне тогда на горе сказал — что, мол, не та это свобода, не настоящая. Что молчишь, продолжай! Скажи, что и власть эта — кажущаяся… и любовь — суррогатная и что спокойствия душевного не купишь… Ну, скажи! Молчишь? Жалостливый ты мужик, Яник, хороший. Только не надо мне твоей жалости.
Допустим, ты прав, хорошо? То есть ты не прав, но просто допустим, что прав. Ну и что? Что это меняет? Пойми, дурачина, тут не ты выбираешь — играть или не играть; выбирает он, Таус-Мелек. Он банк держит, он карту сдает, он же и выигрывает под конец. А иначе — как же ты здесь оказался, рядом со мною, в его персональном подвале? Ну ладно — я, Андрей Белик, — душу дьяволу продал, и все такое прочее… но ты?.. Мишаня?.. вас-то за что? — Да за то же самое, Яник. Нет между нами разницы. И правил нет. Помнишь последние слова старого праведника? «Нет никаких правил». И точка. В этом все дело.
Яник молчит. Андрей ждет ответа, и надо бы что-то сказать, возразить… но что? А вдруг и впрямь нет никаких правил, лишь безнадежный сатанинский беспредел, лишь слепые случайные взмахи меча, косящего правых и виноватых, без смысла и без разбора? Нет ведь, правда? Должна же тут быть ошибка, где-то прямо в основе, в главной, первичной посылке… какая-то звенящая пустотой ложь, затаившаяся в самом фундаменте этой внешне безупречной беликовской логики? Но где? Он ощущает слабость, томительное и мертвенное бессилие; мысли едва шевелятся в его голове, как вялые земляные черви.