Макс пожал плечами; он и его товарищ Тони привыкли, что Келсо кобелирует сам по себе. Обычно это означало, что у него была своя красотка, но сегодня они не видели, чтобы он даже танцевал с кем-нибудь, не говоря уж о чем-то другом.
- Поехали, Джим, - стал уговаривать Тони. - Еще только одиннадцать. Тебе исполнилось девятнадцать - большой мальчик, уже можно трахаться.
Он тоже покачивался от выпитого. Тони любил прикинуться, что покуривает травку, но на самом деле ни разу не пытался и даже не знал, где ее достать. А старые амфетамины в аптеке стали дороговаты.
- Езжайте вдвоем. А мне на сегодня хватит, - сказал Келсо.
- Как знаешь, Джимбо, но говорю тебе, сегодня нас ждет удача. - Тони осклабился, его глаза за очками превратились в щелочки.
- Да, конечно. А бывает иначе? - поддразнил его Келсо. - Только не хватайте малолеток.
Тони принял обиженный вид, а Макс рассмеялся:
- Какая еще фантазия придет такому гнусному типу? Подростки и старушки - вот его удел.
- Нельзя забывать бедных овечек, - беззлобно откликнулся Тони.
- Да, но и среди них ты берешь не самых смазливых.
Тони изобразил левый хук, и Макс закрылся рукой. Они не позволяли себе выходить за рамки, поскольку местные вышибалы в клубе не любили глупых шуток со стороны чужаков. Келсо, Макс и Тони были из Шордича, с вражеской территории.
- Ну, тогда увидимся позже. - Макс помахал рукой; "позже" означало что угодно - от пары дней до недели.
Он и Тони протолкались сквозь толпу, стараясь не задеть кого не следует.
Келсо сидел на одном из стульев вокруг танцевальной площадки, ожидая, когда спадет толпа. Сидевшая напротив девушка со старомодной прической, напоминающей пчелиный улей, и устремленным к подбородку носом зловеще уставилась на него. Изобразив улыбку, Келсо отвернулся. Тони бы ты понравилась, подумал он. Девушка положила ногу на ногу. Ноги были неплохие, и она вновь завладела его вниманием. Такие девицы навсегда прицепились к мини-юбкам - это отвлекало от шнобеля. Келсо не мог определить, то ли на ее лице была улыбка, то ли усмешка. В любом случае не слишком очаровательно.
Девушка присоединилась к трем другим, болтавшим с музыкантами. Она что-то сказала им, и они украдкой посмотрели на Келсо. Одна хихикнула, и у него запылали уши. Вот дерьмо, подумал он. Она думает, я специально сел напротив; думает, хочу ее подцепить. Зря надеется. Он встал и почувствовал, как четыре пары глаз провожают его до выхода.
Выйдя из клуба, Келсо сорвал галстук, свернул и засунул в карман. Голова слегка кружилась, и свежий воздух не помог избавиться от последствий выпитой пинты пива. Началась икота.
У светофора на перекрестке, как всегда забитом в это время ночи, стоял автобус. Увидев желтый свет, Келсо метнулся к автобусу сквозь стайку юнцов, которые, несмотря на моросящий дождик, не хотели заканчивать вечер и покидать тротуар - их сексуальную витрину и клуб для дебатов.
Келсо успел заскочить на подножку, и автобус тронулся. Дыхание отяжелело от пробежки и усилившейся икоты. Он увидел девушку с пчелиным ульем, вышедшую с тремя подругами из клуба, и ее нос, как ствол пистолета, указал на него. Послав ей воздушный поцелуй, Келсо поднялся на верхний этаж, не желая ежиться под ее взглядом. Наверху воздух был тяжелым от табачного дыма, что принесло облегчение. Дым помог избавиться от икоты. Вытащив воротник рубашки так, что его утолки лежали на лацканах пиджака, Келсо расслабился на сиденье и взглянул вниз, на яркие вывески магазинов, пока автобус продвигался по ночному городу. Мысли вернулись к старику.
Келсо любил своего отца - отчима, если быть точным, - но у них было немало разногласий. Одна и та же тема не раз поднималась между ними, и обычно оба выходили из себя. Потом Келсо всегда сожалел о своей несдержанности, зная, что это вредит старику, но не мог подчиниться чужим амбициям, даже если этот человек взял его малышом и воспитал как родного сына. Эдвард Келсо был полицейским, и хотя не поднялся выше сержанта, он любил свою службу почти так же, как жену и маленького сироту, которого усыновил.
Инфаркт положил преждевременный конец его карьере, но старший Келсо по-прежнему поддерживал контакт с полицией и передавал старым товарищам слухи о последних налетах и ограблениях. Он мог бы и дальше оставаться в этой относительно спокойной роли за сценой, но это был не его стиль: он любил быть в первых рядах, непосредственно действовать. А Нелли не хотела, чтобы он рисковал здоровьем даже на сидячей работе. Его ранняя полицейская пенсия была так себе, и чтобы свести концы с концами, Нелли нашла себе вечернюю работу в местной детской больнице. Он ненавидел ее работу по вечерам - говорил, что улицы небезопасны для поздних возвращений. Обычно он выходил встречать ее, она брала его под руку, и от больницы они шли домой вместе, как чинная парочка на прогулке. Иногда, нечасто, он чувствовал себя неважно и сидел, волнуясь, пока Нелли не открывала парадную дверь. Потом однажды - и старику это казалось неизбежным - она не вернулась.
Джим Келсо всегда знал, что Нелли - не его настоящая мать, но в семействе Келсо никогда не позволялось говорить о его происхождении. Они взяли Джима из сиротского приюта, когда ему еще не было шести, поскольку сами были бездетны, и видели в нем плод своего брака. А теперь отчим видел в нем возможное продолжение своей преждевременно прерванной карьеры.
Нелли, эта милая маленькая женщина с железной волей и мягким уступчивым характером, ставшая для Джимми Келсо матерью, другом и воспитателем, была задавлена пьяным водителем, заявившим, что он не заметил ее в темноте. Ее ударило ветровым стеклом, тело пролетело на заднее сиденье так, что одна нога свисала через разбитое заднее окно. Возможно, водитель и не видел ее, но в любом случае его машина не должна была выезжать на тротуар - сначала он отрицал это, но ему показали фотографию со следами шин на тротуаре. Келсо надеялся, что мерзавец все еще в тюрьме, хотя и понимал, что вряд ли это так.
После смерти Нелли отчим стал таять на глазах. Он всегда был крупным мужчиной, даже после болезни, но после несчастного случая - "кровавого убийства", Келсо-старший предпочитал называть его так - он словно сжался. Горечь и гнев росли, в то время как тело становилось меньше. У Закона должно быть больше власти, не уставал говорить он своему приемному сыну, больше власти, чтобы не давать воли людям, ведущим себя, как скоты. И представителей Закона должно быть больше, чтобы не дать никому причинить вред другому. У Закона должно быть право заключить человека в тюрьму, если он только подумает о совершении преступления. То, что раньше было для Келсо-старшего служебной обязанностью, через годы стало наваждением, и молодому Келсо все больше надоедало это долбление одного и того же. У него хватало своих ран, чтобы их зализывать, своих горестей, чтобы их преодолевать. Джим потерял двух матерей: одна бросила его по Бог знает каким причинам, другая - настоящая мать, действительно много значившая для него, - погибла самым жестоким и бессмысленным образом. Такое было трудно перенести, трудно осознать. И осознание эта росло в нем вместе с никогда не покидавшим его тяжелым чувством, возникшим из-за некоторых обстоятельств его жизни, которые, казалось, не имели логического объяснения и пугали его; которые говорили ему - хотя он постоянно отвергал это, - что он не такой, как все.
Ночная размолвка с отчимом была заурядной и касалась его, Джима, будущего. Джим Келсо не имел ни малейшего желания поступать в органы правопорядка: короткая стрижка, форма, дисциплина - это не для него. Закон и порядок мало для него значили. Он остался в школе сдавать экзамены о среднем образовании ради отчима, сдал кое-как шесть из девяти, но считал, что имеет право сам определять свое будущее. Он не хочет стать жертвой чьих-то амбиций или орудием мести. Отец должен это понять. Работа в супермаркете была только временной, чтобы принести в дом деньги, пока не подвернется более достойное занятие, которое захватит его, вызовет интерес. Впрочем, в настоящий момент было нелегко найти что-либо подходящее - и это было трудно понять Келсо-старшему.