Хан поступает со своей ордой так же, как мать, пославшая детей на прогулку и не спускающая с них глаз. Поэтому он объезжает эти посевы — сегодня здесь, завтра там, не удаляясь [от своих людей] больше чем на четыре дня пути. Так продолжается, пока хлеба не созреют. Когда же они созреют, то он не передвигается туда со всей ордой, но уходят туда лишь те, кто сеял, и те, кто хочет закупить пшеницу. Едут с телегами, волами и верблюдами и со всем необходимым, как при переезде в свои поместья.
Земли там плодородны и приносят урожай пшеницы сам-пятьдесят — причем она высотой равна падуанской пшенице, — а урожай проса сам-сто. Иногда получают урожай настолько обильный, что оставляют его в степи.
§ 36. Расскажу здесь кстати и о следующем. Был тут сын одного из сыновей Улумахумета; он правил несколько лет и все опасался, как бы один его двоюродный брат, находившийся по ту сторону реки Ледиль, не лишил его той части его народа,[416] которая обычно уходила туда на посевы и потому подвергалась особенной опасности. Одиннадцать лет подряд не разрешал он сеять, и в течение этого времени все они питались только мясом, молоком и подобными вещами; на базаре все же бывало немного муки и проса, но по дорогой цене.[417] Когда я их спрашивал, как же они обходятся, они лишь усмехались, говоря, что у них есть мясо. Тем не менее, упомянутый [царевич] был все же изгнан этим своим двоюродным братом.
В конце концов Улумахамет (о котором мы говорили выше),[418] — после того как в пределы его владений пришел Кезимахумет, — видя, что не сможет ему сопротивляться, покинул орду и бежал вместе со своими сыновьями и другими своими людьми. А Кезимахумет объявил себя ханом всего того народа.[419]
§ 37. Он пришел к Дону в июне месяце и переправлялся через реку в течение почти двух дней со своим многочисленным [151] народом, с телегами, со скотом и со всем имуществом. Поверить этому удивительно, но еще более удивительно самому видеть это! Они переправлялись без всякого шума, с такой уверенностью, будто шли по земле. Способ переправы таков: начальники посылают своих людей вперед и приказывают им сделать плоты из сухого леса, которого очень много вдоль рек. Затем им велят делать связки из камыша, которые прилаживают под плоты и под телеги. Таким образом, они и переправляются, причем лошади плывут, таща за собой эти плоты и телеги, а обнаженные люди помогают лошадям.[420]
Спустя месяц [после виденной мною переправы] я отправился по реке на тони и встретил такое количество брошенных плотов и фашин, которые плыли по течению, что мы едва смогли пробиться. По берегам в этих местах я видел, кроме того, также огромное множество плотов и фашин и был просто поражен. Когда мы прибыли на тони, то обнаружили, что здесь был нанесен вред гораздо больший, чем тот, о котором я уже писал выше.[421]
§ 38. Тогда же (приведу этот случай, чтобы не забывать о своих друзьях) родич хана, Эдельмуг, вернувшийся для переправы через реку (о чем я рассказал выше), приехал в Тану. Он привел ко мне одного из своих сыновей и, бросившись меня обнимать, сказал: «Я привез тебе моего сына и хочу, чтобы он стал твоим». Тут же он стащил со спины этого сына кафтан и надел его на меня.[422] Кроме того, он подарил мне восемь рабов, русских по национальности, говоря: «Это часть добычи, которую я забрал в России».[423] Он прожил у меня два дня и в свою очередь получил от меня соответствующие подарки.
§ 39. Бывают иногда люди, которые, расставаясь с другими и не предполагая возвращаться в те края, легко забывают о дружбе, думая, что больше никогда уже не увидятся. Отсюда происходит то, что часто они поступают не так, как должны были бы поступать. Они, конечно, делают неправильно; ведь есть поговорка, что гора с горой не сходится, а человек с человеком сойтись может.
Случилось так, что при возвращении моем из Персии вместе с послом Ассамбека я хотел проехать через Татарию и через Польшу и таким образом попасть в Венецию. Впоследствии я не проделал этого пути. Тогда в нашей компании было много купцов из татар. Я спросил их, что сталось с Эдельмугом, и они сказали мне, что он умер и оставил сына по имени Ахмет. При этом они описали признаки его лица, так что и по имени, и по внешним чертам я узнал в нем именно того человека, которого его отец когда-то отдал мне в сыновья. Как говорили те татары, он занимал высокое положение при хане, и, если бы мы проезжали тем путем, мы без сомнения попали бы в его руки. Я уверен, что имел бы у него наилучший прием, потому что сам всегда хорошо принимал и его отца, и его самого. А кто подумал бы, что спустя [152] тридцать пять лет,[424] при крайней отдаленности друг от друга обеих стран, встретятся татарин с венецианцем?
416
Раздоры между мелкими ханами случались постоянно. Здесь указывается, что предводители стремились защитить не столько свой юрт — территорию, на которой они кочевали, — сколько свой улус: подчиненных им людей, свою часть орды (parte del popolo).
419
Кичик-Мехмед получил власть в 1435 г. (см. хронологическую таблицу в книге Шпулера), но Барбаро наблюдал связанные с этим ханом события несколько позже, так как приехал в Тану в 1436 г.
420
Таким же способом переправился через Днепр Контарини со своими спутниками и ехавший с ним литовский посол в Орду. Из Киева они дошли до Черкасс (Cercas) и 15 мая 1474 г. переплыли Днепр (Danambre) на плотах (Contarini, р. 69 r — 69 v); о переправах Контарини через Волгу ср. р. 95 v, 96 v—r.
422
Это весьма выразительное место в сочинении Барбаро, фиксирующее одну из бытовых черт в жизни кочевнической степи — отдачу сына отцом в сыновья уважаемому лицу — находится в связи с эпизодом, включенным в «Путешествие в Персию» (Persia, p. 58 v): там Барбаро повторил, что Ахмед (Hagmeth) был отдан ему в сыновья его отцом Эдельмугом, родственником хана («императора»); по свидетельству татарских купцов, с которыми Барбаро беседовал на пути в Татарию, когда решил этой стороной (Каффа была уже взята турками) возвращаться из Персии на родину, его приемный сын стал могущественным человеком у хана (он был как будто племянником хана). Этим ханом был тогда (конец 1477 г.) последний значительный правитель Золотой или Большой Орды, хан Ахмед (1465—1481), противник Ивана III. Барбаро не без основания полагал, что если бы он попал в Татарии в руки важного ныне человека, когда-то отданного ему в сыновья, то имел бы у него лучший прием (haveria havuta ottima compagnia).
423
Здесь имеется конкретное свидетельство об обычном в XV в. явлении — татарских набегах на пограничные русские, польские и литовские территории, в результате чего татары вывозили на юг, как весьма доходный товар, захваченных пленников. Простым, хотя и богатым подарком от знатного татарина венецианскому купцу были восемь человек русских невольников — часть добычи (preda), захваченной в России. Подаренные рабы названы у Барбаро словом «головы» (teste).
424
Барбаро покинул Тебриз после получения разрешения венецианского сената на выезд из Персии. Оно было дано в феврале 1477 г. (Cornet. Le guerre, p. 131; N. di Lenna, p. 82, n. 1) и могло прийти в Тебриз месяца через 3—4, а то и больше. Барбаро — по-видимому, осенью 1477 г. — отправился на Кавказ, чтобы продолжать путь на родину через Татарию, но из-за войн на Кавказе не смог двигаться дальше и вернулся в Тебриз. На этом пути Барбаро и получил сведения о данном ему в сыновья сыне Эдельмуга и допускал возможность встречи с ним в Татарии. Если вычесть 35 (число лет, прошедших с того дня, когда Эдельмуг в Тане отдал ему своего сына) из 1477 (это год, когда Барбаро мог встретиться с сыном Эдельмуга), то окажется, что первый рассказ о сыне Эдельмуга относился к 1442 г.