Интересно, что Ахматова сопереживает Лотовой жене, которая оглянулась, и одновременно восхищается тем, что Данте, уходя в изгнание, не оглянулся. Это кажущееся противоречие снимается, если обратить внимание на то, что в этих двух случаях взгляд назад связан с двумя разными причинами.
Данте следует завету Вергилия «взгляни и проходи», не оглядываясь на остающиеся в преддверии ада души, столь ничтожные, что даже ад не может их принять[80]. Жена Лота, как уже отмечалось выше, оглядывается на свое прошлое, и красные стены родного Содома оказываются местом памяти, как в ахматовских стихах местом памяти оказывается сожженное Царское Село или исчезнувший вместе с друзьями и близкими в мареве революций и войн Петербург:
«Лотова жена» и «Данте» оказываются связаны в поэтической системе Ахматовой. Она и сама была склонна объединять их, свидетельство чему — магнитофонная запись, где она читает два этих стихотворения[81].
Очевидно, что тема взгляда назад, возможности или невозможности вспомнить, становится одной из центральных в творчестве Ахматовой. И одновременно встает вопрос о возможности разделить эту память с другими и защитить ее от деформаций и подделок, попыток исправить прошлое. В конце жизни это выразится в борьбе Ахматовой с ошибками и искажениями в мемуарах о Серебряном веке — не только связанных с ней лично, но и касающихся тех, кто был ей дорог — Гумилева, Мандельштама, — или дорогого для нее города.
В тридцатых же это стремление к точности выражается в том числе в обращении к академической среде. Ахматова вступает в диалог с учеными-пушкинистами. Теперь она выступает в роли не только поэта, но и исследователя — знакомым она говорит, что стихов сейчас пишет мало, поскольку много времени тратит на занятия творчеством Пушкина. Ее работы о «Сказке о золотом петушке», «Каменном госте», Пушкине и Бенжамене Констане получают признание у ученых. Так, Борис Эйхенбаум пишет Николаю Харджиеву в октябре 1930 года: «Была у меня Анна Андреевна. Напряженная, но умная. Очень интересны ее наблюдения над Пушкиным»[82].
Работа о «Золотом петушке» читалась Ахматовой как доклад в Пушкинской комиссии. Доклад вызвал оживленное обсуждение, в котором участвовали Б. В. Томашевский, Ю. Г. Оксман и другие известные пушкинисты. Один из очевидцев, Цезарь Вольпе, писал: «Пушкинисты выступали так, как будто условились разыграть все дело как собственную незадачливость»[83].
Ахматова становится регулярным участником заседаний. Так, через год она присутствует на докладе Ю. Н. Тынянова «Пушкин и Кюхельбекер». Размышляя о судьбах поэтов и их отношении друг к другу, она задумывается о причинах непонимания Пушкиным Данте. Поэтесса Мария Шкапская вспоминает слова Ахматовой в разговоре с ней на эту тему: «Любопытно, до какой степени Пушкин не понимал Данта. Он его воспринимал как-то через XVIII век, через Вольтера. Почему об этом никто не писал?»[84]
Том Пушкина, изданный к столетию его смерти и подаренный ей составителем и редактором Б. В. Томашевским, она хранила в своей библиотеке. Сейчас эта книга находится в книжном фонде Музея Анны Ахматовой в Фонтанном доме, и на ее страницах можно видеть многочисленные пометы, подчеркивания, знаки NB, свидетельствующие о медленном и внимательном чтении. Часто эти пометы помогают исследователям найти многочисленные пушкинские подтексты в произведениях Ахматовой[85].
Пушкинские штудии дают ей возможность через призму пушкинской эпохи взглянуть на советскую реальность тридцатых. Центральные темы, которые ее интересуют — эзопов язык и использование подтекстов, чтобы обойти бдительное внимание цензуры, поиски Пушкиным своего места и способа сохранить достоинство поэта в николаевском казарменном государстве. И еще одна тема, которая волнует ее, возможно, больше других: исследование попыток Пушкина найти место захоронения казненных друзей-декабристов, которое было скрыто по указанию Николая I.
85
См. об этом: