Между различными зданиями дворца тянулись уютные скверы с беседками, множество купален и бассейнов, украшенных медными скульптурными композициями, из которых била вода.
И все же главной драгоценностью Иерусалима, да и всей восточной части Римской империи был, безусловно, Второй Иерусалимский Храм, отстроенный тем же Иродом с таким великолепием, что он во многом не уступал Первому Храму, построенному царем Соломоном.
«Внешний вид храма представлял все, что только могло восхищать глаз и душу. Покрытый со всех сторон тяжелыми золотыми листами, он блистал на утреннем солнце ярким огненным блеском, ослепительным для глаз, как солнечные лучи. Чужим, прибывавшим на поклонение в Иерусалим, он издали казался покрытым снегом, ибо там, где не был позолочен, он был ослепительно бел. Вершина его была снабжена золотыми заостренными шпицами для того, чтобы птица не могла садиться на храм и загрязнить его. Каменные глыбы, из которых он был построен, имели до сорока пяти локтей длины, пяти толщины и шести ширины. Перед ним стоял жертвенник вышиной в пятнадцать локтей, тогда как длина и ширина его были одинакового размера в пятьдесят локтей» — так опишет Иосиф Храм в «Иудейской войне» (ИВ, 5:5:6).
Сегодня уже немногие сознают, что большая часть наших знаний об Иерусалиме и Втором Храме, да и обо всей жизни древней Иудеи дошла до нас, в сущности, благодаря отменной памяти и наблюдательности маленького коэна Иосифа сына Маттафии, который увековечит их в своих книгах.
Храм был не только средоточием религиозной жизни еврейского народа, но и его главным духовным, культурным и административным центром, причем поистине гигантским. По оценкам историков, в нем на разных работах ежедневно было занято порядка 25 тысяч человек. Это были не только коэны и левиты, но и многочисленный обслуживающий персонал и подсобные рабочие.
В Храме располагались большие загоны для предназначенного в жертву скота, склады с запасами необходимых для священнослужения дров, муки и оливкового масла; гигантская казна и сокровищница, в которую складывались жертвоприношения евреев, устремлявшихся в Иерусалим со всех концов известного тогда мира; колоссальный архив и библиотека.
Наконец, на территории Храма заседал Синедрион, бывший, как уже сказано, высшим судебным и законодательным органом, определявшим практически все стороны повседневной жизни еврейского народа и возглавлявшийся «наси» — президентом, или, если угодно председателем Верховного суда.
Просторный зал заседаний Синедриона заканчивался большим полукругом, вдоль которого сидели семьдесят его членов, возглавляемые председателем — такая форма позволяла судьям видеть друг друга в момент обсуждения. Перед судьями стояли три ряда кресел, которые занимали «талмидей-хахамим» — буквально «ученики мудрецов», то есть мудрецы — кандидаты в члены Синедриона, следившие за всеми его обсуждениями и имевшие право высказать свое мнение, если они считали это необходимым.
У каждого талмид-хахама было свое место, четко определенное место, обозначавшее одновременно весомость его мнения. Когда приходило время сменить члена Синедриона, то брали одного из кандидатов из первого ряда. При этом один из кандидатов из второго ряда переходил в первый, а из третьего — во второй. Тем временем выбирали из народа следующего кандидата в члены Синедриона, причем он не обязательно занимал кресло выбывшего — его место в ряду определялось его знаниями и заслугами перед обществом.
Существуют разные мнения по поводу того, был ли Маттитьягу, отец Иосифа, членом или хотя бы кандидатом в члены Синедриона. Сторонники версии того, что Иосиф был сыном члена Синедриона, опираются среди прочего на следующую фразу «Жизнеописания»: «Отец мой Маттафий славился не только знатностью своего рода, но еще более заслужил похвалу за свою справедливость» (ЖО, 2:7).
По всей видимости, говорят они, под «справедливостью» имеются в виду те суждения, которые Маттитьягу высказывал на заседаниях Синедриона, демонстрируя тем самым, что он занимает это место отнюдь не только по праву рождения.
Но с учетом того, что речь, вероятнее всего, идет о греческой кальке с иврита, «его справедливость» можно перевести и как «его благотворительность». Дело в том, что помощь бедным, согласно иудаизму, отнюдь не является милостыней — давая ее, богатые евреи лишь восстанавливают преднамеренно нарушенную Всевышним в этом мире справедливость, а потому и пожертвование обозначается однокоренным с ним словом. Это означает, что Маттафия мог заслужить уважение общества и своей значительной помощью бедным, которых в его время в Иудее, да и за ее пределами хватало.