Он заметно похудел, костюм свободно болтается на нем, галстук завязан небрежно. Они обнялись, застыли на несколько мгновений, словно выключили все остальное: людей, поезда, железную громадину вокзала, насупленное тучами небо.
«Как долго ты добиралась сюда! — сказал Иосиф, вглядываясь в лицо Лауры. — Пришлось послать много писем, чтобы в Нью-Йорке вспомнили, что у меня есть жена».
«Ну, это их волнует меньше всего, — улыбнулась Лаура. — Моя миссия: оказание помощи по связи, техническим вопросам и финансам. Про мужа ни слова…»
До улицы Суипача доехали на такси. Лаура с нескрываемым любопытством осмотрела скромную квартиру резидента «Артура». Самым дорогим предметом в ней был радиоприемник. Все остальное особой ценности не имело: покосившийся шкаф, стол в углу, два стула, узкая кровать, небрежно застеленная шерстяным одеялом. На подоконнике — стопка книг, несколько тарелок, одинокая чашка и сосуд для йерба-мате. На стене — портрет аргентинского просветителя Сармьенто и календарь с изображением Луханской Святой Девы. Любой посторонний посетитель непременно бы отметил для себя, что хозяин квартиры проникся аргентинским духом.
«Все, кончилась твоя холостяцкая жизнь, — сказала Лаура, перебросив плащ через спинку стула. — Теперь ты в надежных руках!»
Она расстегнула кофту:
«Помоги снять пояс. В нем деньги на твою работу».
И тут же поправилась: «На нашу работу…»
Вскоре они сменили квартиру, переехав на улочку Сан-Матео, в неприметный четырехэтажный дом.
Через пятьдесят лет после описываемых событий автор этой книги разыскал место жительства Григулевичей в Буэнос-Айресе. С авениды Санта-Фе я свернул на внезапно тихую улицу с раскидистыми деревьями, которая была главным ориентиром поиска: где-то справа должна быть искомая улочка Сан-Матео. А вот и она, чем-то напоминающая ущелье: тесно сдвинутые фасады доходных домов, никакой зелени, вдоль тротуаров — жмущиеся друг к другу автомашины. Сан-Матео — улица небольшая, каких-нибудь двести-триста метров. На ней-то в 1942—1944 годах и жил в доме номер 3761 резидент советской разведки «Артур».
Позвонил наугад в несколько квартир, повторяя одно и то же: «Я разыскиваю старожилов этого дома, чтобы поговорить с ними о сеньоре Хосе Араухо, который жил здесь пятьдесят лет назад». Я не ошибался. Для конспирации Григулевич был «прописан» в этом доме по фамилии Лауры. Наконец расспросы увенчались успехом. Мои собеседницы — две пожилые дамы. Они вышли «на крылечко» в домашних платьях с сосудами йерба-мате в руках. Наверное, я оторвал их от просмотра очередной теленовеллы. Вот что вспомнили эти почтенные дамы:
«Мы были тогда подростками и вначале не слишком обращали на них внимание. Но потом, когда сеньор Хосе стал привозить из поездок и дарить нам конфеты, наш интерес к нему и его жене Лауре возрос. Она тоже баловала нас вкусной собственной выпечкой. Наши родители иногда говорили о них, все гадали, из каких они краев, и потом решили, что Хосе — европеец, скорее всего, француз, а Лаура — из Центральной Америки или Мексики. Они не производили впечатления богатых людей, одевались скромно, впрочем, как все в этом доме. Сеньор Хосе почти все время был в разъездах, пристраивая свои товары. Чем именно он торговал, нам сейчас трудно сказать. И еще мы запомнили, что он почти всегда ходил с газетой или книгой. Часто читал на ходу. Говорил ли он с нашими родителями о политике? Нет, никогда. Политика его не волновала. И полиция о нем не спрашивала ни тогда, ни потом. Он был спокойный, тихий человек. Лаура была невысокой, худенькой, и ее легко можно было принять за такого же подростка, как и мы. Она всегда останавливалась, чтобы поговорить, справиться о наших делах и последних уличных событиях. Детей у Лауры не было, и поэтому она нередко гуляла с малышами своих друзей в парке Палермо. Мы увязывались за нею, зная, что во время прогулки она обязательно купит всем по мороженому. Уехали они из дома, кажется, в 1944 году. Вначале сеньор Хосе, потом Лаура. Все считали, что они обосновались в Боливии, в городе Санта-Крус, где сеньор Хосе открыл собственное торговое дело. Интересно, удалось ли им там разбогатеть?»
Немецкие агенты и временные союзники-«конкуренты» пытались обнаружить штаб-квартиру советского резидента в Буэнос-Айресе, его командный пункт, откуда он руководил своей сетью. Однако адрес на Сан-Матео так никогда и не был раскрыт.
Связь резидентуры «Артура» с Нью-Йорком поддерживалась через почтовый канал и курьеров. Подобным образом осуществлялась связь с филиалами в Чили, Уругвае и Бразилии. Почта в Южной Америке не отличалась надежностью. Письма порой пропадали, потому что почтальоны не всегда серьезно относились к выполнению своих обязанностей. Однако из нескольких сот писем, которыми обменялась резидентура в Буэнос-Айресе и филиалы за три годы активной работы, затерялось не более двух-трех. И все-таки связь с Москвой через Нью-Йорк оставалась слабым местом в деятельности южноамериканской резидентуры. Иногда Москва замолкала на два-три месяца. И это молчание тревожило Иосифа: может быть, Центр недоволен его работой? Или руководство дает понять таким странным образом, что главные события происходят в других местах? Не надоедай, мол.
Помня, что наиболее уязвимое место в работе разведчика — это связь, «Артур» старался чаще менять адреса для переписки. «Содержатели» почтовых ящиков подбирались после тщательной проверки среди лиц, которые отошли от партийной работы и контактов с «земляками» не поддерживали. Со временем тайнопись сменили на микрофотографию («ботанику»). Обучил «Артура» этой технике Виктор Дефрутос, «последний агент Коминтерна», о котором речь впереди.
Несмотря на все ухищрения, «проколов» избежать не удалось. Перлюстрация почтовых отправлений, шедших на так называемые «нацизированные» страны Южной Америки — Аргентину и Чили, приняла в США тотальный характер. Зимой 1941/42 года американская контрразведка зафиксировала прохождение двух «подозрительных» писем из Нью-Йорка в Буэнос-Айрес. Загадочный «почтовый ящик» в аргентинской столице стал разрабатываться гуверовскими агентами. Делу присвоили название «Фридман», по имени получателя писем — Маурисио Фридмана. Когда в ФБР установили, что непонятная переписка идет на кириллице, дело было тут же «переквалифицировано» на рубрику «Шпионаж “Р(оссия)”» и в тома разработки стали «подшивать» информацию, которая имела отношение к «советской разведывательной активности» в странах Западного полушария.
Примерно с 1943 года в обстановке строжайшей секретности американцы приступили к реализации еще одной операции против «красного союзника» под кодовым названием «Венона». Они пытались расшифровать сообщения, которыми обменивалась Москва и ее дипломатические и торговые представительства за рубежом. В результате «конкурентам» стали известны имена некоторых советских агентов, действовавших в США и Мексике в 1939—1940 годах. Были подтверждены и данные ФБР о том, что в Аргентине находится хорошо законспирированный советский разведчик.
Когда в Москве узнали, что американцам удалось выйти на след «Артура», руководство разведки решило, что он должен сократить до минимума использование почтового канала, сделав упор на курьерскую связь. Одновременно Григулевичу дали указание создать в Буэнос-Айресе радиопункт. «Артур» незамедлительно приступил к выполнению задания. Был подобран радист — Бруно Гамеро. Ему помогал Теодоро Штейн, который обладал необходимыми знаниями в области радиодела. Нужные детали закупались постепенно и в разных магазинах. Вскоре радиостанция была готова.
Для кодирования радиосообщений Москва предложила ту же книгу, которой «Артур» пользовался для подготовки письменных сообщений в Нью-Йорк. По этой системе, которую «Артур» окрестил «страданиями Вертера», на каждую букву приходилось четыре цифры, что увеличивало радиосообщение размером в десять строк в сорок раз! К тому же в инструкции и расписании связи, которые «Артур» получил через нью-йоркскую резидентуру, были допущены серьезные неточности. Скорректировать эти недочеты кураторы Григулевича в Нью-Йорке быстро не смогли. Позывные Москвы Бруно Гамеро безответно выстукивал в течение нескольких недель.