Литературный герой так часто имеет в жизни двойников, героев невыдуманных.
Писатели же советские — «ручные» — были нужны Сталину лишь как древние поэты-блюдолизы на пирах владык, и, присуждая им премии, Сталин только скрывал высокомерное презрение владыки к рабу-полуотпущеннику. Но однажды и его, Сталина, затошнило, когда стал читать роскошную, богато изданную книгу «Письма белорусского народа великому Сталину» в переводах Петруся Бровки, Петро Глебки, Максима Танка. Почитав славословия, где его сравнивали и с солнцем, и с горами, и с вершинами, и еще неведомо уж с чем и кем, пробормотал:
— Совсэм ужь с ума посходыли… дуракы.
Но премии дал…
Однако, читая такие славословия, Сталин всегда вспоминал заповедь матери: «Если тебе льстят, подумай, что у тебя хотят украсть».
А недремлющая разведка доносила: соратники постепенно теряют страх перед ним. Разведка доносила: кучкуются, сговариваются, копят силу, объединяются. И мало ли что можно ждать от них в самое ближайшее… «Ослабевшего льва одолевают и шакалы».
Почитывая Дюма, Сталин думал о том, как еще раз заставить своих соратников трепетать перед ним! Здесь было мало одной силы. Здесь нужна была хитрость. А что, если притвориться более дряхлым, чем он был, более глупым и доверчивым? Не так ли, кстати, поступал Иван Грозный? Созвать парадный съезд, где после славословий и оваций смиренно заявить об отставке… Великий ход? И опять — ТАК поступал царь Иван. Съезд не примет отставку, съезд снова вручит ему все полномочия, и вот тогда, превратив Политбюро в Президиум партии, увеличив его своим новым большинством, он и ударит по поднявшим голову соратникам. А там станет видно: кого и куда.
Глава двадцать первая
СТРАШНАЯ МЕСТЬ
А она заплакала и сказала: «О господин мой, когда я опять увижу твое прекрасное лицо?»
Берия копил ненависть к неподкупному солдафону генерал-лейтенанту Власику. А Николай Сидорович Власик, для благозвучности приказавший всей обслуге-охране именовать себя Николаем Сергеевичем, столь же глубоко и тайно ненавидел Лаврентия Берию. И оба: главный палач и главный охранник — не могли равнодушно смотреть на старшую сестру-хозяйку Валентину Истрину — Валечку, уже пятнадцатый год верно служившую вождю и упорно, спокойно отказывающую хватким и откровенным предложениям Лаврентия Павловича и упрямым (о тупое мужское самоуправное домогательство! Как часто ты делаешь все-таки женщину покорной, стонущей рабыней) намекам генерала Власика, так или иначе ежедневно общавшегося с пригожей «хозяйкой». Оба претендента боялись Сталина, но оба и лучше всех ведали о любовных успехах-утехах вождя, ведали и знали: давно все идет на убыль. А Валечка теперь имела квартиру в Москве, в Кунцево приезжала на работу и все реже и реже оставалась здесь «ночевать», хотя старая комната здесь была ее по-прежнему.
Нет, Валентина Истрина никогда не была «проституткой», «подстилкой», как именуют в таком случае женщин злые языки, ни в чем не имела никаких выгод, не искала и возможностей изменять тирану-вождю. Прежняя восторженная любовь-обожание, как и все на свете, наверное, ушла, но осталась тревога, забота постоянная о его здоровье, и по-прежнему Валечка старалась, как могла, помогать, как могла, ободрять и, как могла, «соблазнять», ибо теперь это стало уже необходимостью. Умная Валечка знала: мужчина, да еще такой, как Сталин, требует точного до мелочей исполнения всех своих прихотей-склонностей, каких за полтора десятка лет она немало усвоила, и старалась совершенствоваться в этом умении. Это была отменная, редкостная служанка, без ропота определившая свою жизнь и молодость, чтоб не сказать судьбу, как служение и поклонение капризному и, крути не крути, взбалмошному тирану. Может быть, их отношения напоминали тот самый, увековеченный в арабском сказочном фольклоре вариант, где жестокий Шахрияр всякий раз щадил Шахразаду за недосказанную сказку. Натянутое сравнение, но что-то в нем, согласитесь, есть.