Валечка нежданно оказалась как будто отстраненной от вождя и от всех своих прежних обязанностей. Сталин словно забыл о ее существовании. Напомнить же ЕМУ о себе было попросту невозможно.
Зато Власик при каждом удобном случае дарил ей теперь свою заботу и внимание. Вероятно, Валечка с горечью (или с радостью?) примирилась с безразличием вождя, вероятно, посчитала себя теперь даже свободной. И — ошиблась, как все бывшие и бывавшие у Сталина, при Сталине, возле Сталина. Сталин не забывал ничего, никого, никогда.
И если разведка его, возможно, упустила визит Берии, то Берия не собирался отдавать Власику пригожую медсестру. Надо было что-то решать, а Берия из всех стальных солдат Сталина, за исключением, пожалуй, маршала Жукова, с которым, как он считал, уже разделался, спровадив сперва в Одессу, а потом еще дальше, в Свердловск, был наиболее решительным солдатом. Делить мягкую красавицу с ненавистным Власиком он не хотел. Отдать вот так просто было не в его привычках.
На Власика Берия давно копил компромат, а заодно подготовил досье и на Поскребышева. Выяснилось: женат на родственнице жены сына Троцкого Седова. Берия едва не прыгал от радости: самые надежные и ближайшие к Сталину люди оказались в его железном кулаке.
В один далеко не прекрасный летний день Берия явился в Кунцево с особым докладом.
Стояло начальное подмосковное лето. Зной и сушь. А Сталин с годами все тяжелее переносил как морозы, так и жару, на которую раньше не обращал внимания, но теперь астма, эмфизема легких и гипертония долили его. Но, возможно, не только гипертония. Если кто-то считал, что вождь стал равнодушным к женским прелестям, к отстранению Валечки, тот ошибался. Просто ВОЖДЬ не желал НИКОМУ демонстрировать свою слабость и немощность. Никому… Даже врачам… Даже своей многолетней наперснице.
Никто не знал, как Берия доложил о двойной измене Власика (обвинялся еще в присвоении денег), «измене» Поскребышева, «измене» медсестры.
Последнему Сталин не поверил. Но Берия не был бы Берией, если бы не заготовил фото, пусть не прямо, но косвенно говорившие за себя.
Сталин буквально выгнал Берию. И тут же приказал вызвать Валечку. Она была на даче.
Вошла. Сталин сидел в расстегнутой ночной рубашке на диване и держал в руке пустую трубку. Уже около года он не курил, но трубку продолжал носить с собой и брал в руку, когда был чем-то особенно огорчен, взволнован или принимал важное решение. Сообщение Берии показалось ему, столь битому жизненными обстоятельствами, невероятным. В ком, в ком, но в своей Валечке он был уверен, казалось, на тысячу процентов. Он и до сих пор все-таки не верил… хотел не верить (и, в общем-то, был прав). Неужели все женщины не способны к верности? Однако когда-то, кажется, с подачи прежнего секретаря Товстухи, он прочитал полную ненависти и презрения к женщинам книгу Отто Вейнингера «Пол и характер», где этот Вейнингер отрицал у женщины все: ум, таланты, характер — и довольно логично доказывал, что женщина — это всего лишь бледное подражание мужчине, его отражение. В общем, низшее существо, декоративная игрушка, и что ей, женщине, никогда нельзя доверять. Примерно то же самое утверждали и древние индийские трактаты о любви, и, читая их, Сталин соглашался, не доверял балеринкам и актрисам. Но Валечка?! А книгу Вейнингера, помнится, одобрил, но запретил издавать, приказал убрать в спецхран.
— Ну щьто? Ти… забыла нас? Совсэм… забыла? — сказал Сталин, как-то приниженно и горько усмехаясь, так что усмешка его получилась скорее похожей на гримасу плача без слез.
Никогда она таким его не видела. И отзывчивой болью ворохнулась, должно быть, ее душа. На Сталина было страшно смотреть. И почему, почему женщины считают, что мужчины легче переносят их измены? Да. Смотреть на Сталина было страшно.
— Что вы… Что… Иосиф Виссарионович, — пробормотала она, словно клонясь под его вспыхнувшим, истинно расстрельным взглядом. — Что вы?
— Дай-ка мнэ… стакан! — приказал он. — Стакан — вон! Воды налэй.
И когда она, как прежде, ловко поворачиваясь, налила воду и подошла, он принял стакан. Но не стал пить. Держал в дрожащей руке и только смотрел, не снимая с нее яростного взгляда.