Что еще любит народ? Он любит, когда великий человек подобен ему. И великий ходит в солдатской шинели, в простой полувоенной фуражке, невзрачных сапогах. Он, слышно, живет в небольшой квартире, что из того, что в Кремле? Это простят… Вождь и должен жить-быть там. А он еще получает зарплату, как все, невеликую, ограниченную «партмаксимумом». Его видят с народом на праздниках. Он никогда не сидит в президиумах на видном месте. Он прост, как правда. Так всюду пишут о нем. И еще он знает все и обо всех. (Вот тут он действительно ЗНАЛ, ибо по четырем каналам ежедневно стекалась к нему информация о том, кто что о нем сказал.) И ежедневно он прочитывал эти сообщения, подчеркивая нужное синим, а более важное — красным карандашом.
А еще повествовали в радиопередачах и в детских журналах, как внезапно заболевшей девочке в таежной глуши по телеграмме отчаявшейся матери ОН посылает самолет с врачами, пастуху-чабану он пишет письмо, о доярке и ткачихе говорит с трибуны съезда, знатному артисту дарит автомобиль или квартиру на Тверской, конструктору подсказывает удивительную идею, о которой сам конструктор не мог догадаться, и тоже одаривает его деньгами, почетом, вдохновляющим словом…
Он работает по двадцать часов в сутки. Или вообще не спит… Потому что всюду идет такая молва. А Сталин действительно работал ночами и спал мало. Но кто знал, сколько он спит? Важно, что НОЧАМИ работает, думает о нас, о каждом, как отец о своих любимых детях. Он, всюду он, если не сам, то его уполномоченные. Он всюду, и он подобен богу, только бог далеко и, может, отступился от этой земли, захваченной Дьяволом, а этот тут, улыбается с трибун, машет приветственно, целует малых деток, радуется чужим наградам и, похоже, совсем не имеет своих! А может, имеет, да не носит, не кичится ими. Ему пишут только самые отчаянные (или самые глупые), но, представьте себе, письма доходят до него. Иногда он даже отвечает на них САМ. И потому все верят ему. ОН и ПРАВДА — одно и то же! ОН и ПОМОЩЬ — одно и то же! ОН и КАРА — одно и то же! ОН и СЛАВА — одно и то же!
Вот почему, когда он неторопливо шел к трибуне, маленький, сутулый, ничем не выделяющийся, скромно одетый, простой и свой, зал взорвался аплодисментами и грохотом поднявшихся на ноги сотен людей. С блестящими фанатизмом глазами, с улыбками на полубезумных лицах, люди, не щадя ладоней и глоток, ликовали. ОН был с НИМИ! Он был ИМИ! Он жил для них во имя ИХ СЧАСТЬЯ. Подсадная «клака», хорошо обученная и отрепетированная, когда хлопать, когда вставать, что кричать, знала свое дело давно, еще с 14—15-го съездов. Наверное, каждый второй в зале был чекистом — в одежде крестьянина, рабочего, военного. А помимо них у окон, дверей в зал, на балконах и просто у стен стояли молодцеватые рослые парни в штатском.
Если бы Сталин был гигантом, красавцем, вообще человеком подавляющим, его бы если и любили, то так, допустим, как любят красавиц женщин, не прощая им ни на миг их красоту и превосходство… А здесь превосходства никакого не было. Было что-то другое, заменяющее, и озадачивающее, и заставляющее руки хлопать, а рты улыбаться.
Когда кто-нибудь смотрел на Сталина долго и пристально, он это мгновенно замечал и словно тотчас включал некий механизм защиты, заставлявший смотрящего опускать и отводить глаза. Сталин не любил пристальных взглядов, как, впрочем, не любил и людей, опускавших перед ним глаза. Но когда смотрел на Сталина целый зал в тысячи глаз, все видели спокойного, внимательно слушающего человека с лицом, не слишком даже сходным с его портретными изображениями, с неторопливыми движениями, — он все- таки сильно отличался от всех выступавших с трибуны. От каменнолобого Молотова, открывавшего съезд, от самоуверенного, самолюбующегося холодно-презрительного Тухачевского. Вдохновенно орущего Орджоникидзе, копирующего сталинскую «простоту», явно играющего в вождя Кирова. Токующего на трибуне Кагановича. Бойкого, толстого, жестикулирующего и верящего в свою ложь Ворошилова. Стремившегося явно перещеголять всех в славословии и «умности» Бухарина, с бородкой «под Ильича» и даже прикартавливавшего.
Каждый «вождь» на трибуне и в зале играл на публику, не расставаясь со своей маской, каждый был в ней, подобно Буденному в грозных синекрашеных усах. Но все эти герои и соратники, известные чуть ли не по каждому номеру «Правды», «Известий», «Комсомолки», не были чем-то примечательны, и взгляд все-таки возвращался к левому второму ряду президиума, где тихо, сосредоточенно слушая, клонил голову человек в серовато-зеленом кителе, мужичок с оспенным лицом, заметный даже издали позой непоколебимого спокойствия.