Не дойдя до входа в башню, где был подъем на стену, Сталин запрещающим жестом остановил идущих за ним и уже в одиночестве неторопливо стал подниматься по каменным ступеням, огражденным перилами. Поднимаясь, он морщился от боли в ступнях и коленях. Этот подлый ревматизм, полученный им в тюрьмах и северных ссылках, не оставлял его, несмотря ни на какие лечения, Мацесты, Цхалтубо, куда он ездил каждый год на ванны и грязи. Толку не было. Лечись не лечись — облегчение временное. Боль особо донимала на лестницах и сильнее всего — на подъеме. «Хоть лифт ставь!» — раздраженно подумал он, стараясь бережнее ставить ноги в мягких шевровых сапогах.
Кремлевская стена. Широкая, как проспект, хорошо заасфальтированная теперь и тоже вымытая ночным дождем. Когда-то по тебе бродили русские цари в мономаховых шапках и с посохами из «рыбьего зуба», витых бивней северного дельфина-нарвала, поднимались на тебя ветхие патриархи с изможденными ликами Святителей, ведомые под руки отроками-рындами; стоял на тебе, скрестив руки, маленький прямоносый Наполеон, холодным взглядом впиваясь в дымную Москву; гуляли по тебе просвещенные государи в белых лосинах и голубых лентах высочайших орденов и дамы в собольих мехах, окруженные рослыми гвардейцами-кавалергардами. Звучала надменная французская речь, и скороговоркой, жестикулируя, махал здесь руками плешивый человечек с огненно-безумными глазами — Антихрист. И все они были здесь, словно завоеватели России. Все было, и все растаяло, как мираж, развеялось, ушло в небытие под теми же невысокими терпеливо-равнодушными московскими небесами…
И вот теперь на этой темно-серой полосе-дорожке стоял он, бывший ссыльный, гонимый и презираемый инородец, презираемый и теми, кто был изгнан, и теми, кто хотел стать хозяевами этого Кремля, стены, и этого города, лежащего на необозримом пространстве, и страны, непонятно великой, мечты всех захватчиков и поработителей. Дворянство и барство не исчезают от революций. Они лишь заменяются новой и лишь более подлой, изворотливо-жестокой ордой. Такова биологическая истина любой жизни. Обращаясь в сегодня, можно сказать: «новые русские» появились уже при Ленине. Они лишь имели иной вид — не в золотых цепях, не с бычьими рожами, но в кепках и пролетарских кожанках, в косоворотках, однако с очками «пенсне». Их-то Сталин и корчевал все эти годы, их-то и боялся пуще всего. Об этом и думал, прогуливаясь по стене, мимо ее двузубых кирпичных столбиков, за которыми в любой момент по его приказу могли залечь беспощадные пулеметчики, готовые залить эту красную площадь новым огнем и новой кровью.
Сталин любил прогуливаться по стене и часто делал это в канун праздников весной и осенью. Зачем? Здесь может быть верной только догадка. Может быть, стена давала ему ощущение своей силы и власти, столь необходимое всегда, а перед праздниками, демонстрациями и парадами — особенно. Может быть, это была не просто стена, но триумфальная дорога, подножие его власти, ибо в ней, в стене, там, хранился вмурованный прах многих из тех, кто хотел столкнуть ЕГО, чтобы самому стоять здесь… Дзержинский, Менжинский, Фрунзе, Куйбышев, Орджоникидзе, Киров? Может быть, и Киров. Кто там еще? Кто следующий в этот страшный почетный колумбарий?
Стена. А может быть, им просто руководило чувство горца, привыкшего быть на высоте, ощущать себя подобным орлу или еще кем-то, подобным Государю? Гулял по стене Сталин всегда один. Только один. Вся охрана спускалась вниз. Знаменитая картина придворного живописца Герасимова, кудлатого гения продажной кисти, «Сталин и Ворошилов на кремлевской стене» — чистая ложь, холопская выдумка талантливого живописца. На такую тему Сталин, предварительно хмыкнув, дал милостивое согласие, но позировать, да еще на стене, отказался категорически. Ворошилов же только поддакнул ему.