– А почему клейстером, пап?
– А как жа, Паша? Как бы я чугун железом соединил? Без клейстера полоски эти горели бы всё. Как бы я их прихватывал? Клейстер, он сдерживал сам момент прихватки! Ты понимаешь? Он гореть железу не давал! В общем, я не считал, сколько этих полосок у меня на эту прихватку пошло. Чую – хватить! А потом всё это оставили остывать. Рано утром поддон из горна – и под днище машины. Затянул Николай болты, и вперёд! Сколько лет он с этим поддоном ещё ездил?! – О-о! Как мать ваша говорит, «голь на выдумку хитра!» Расскажи кому-нибудь, скажет – да это просто! А попробуй сам – да как-то боязно. А я не боялси! В жизнь много чего приходилось делать на свой страх и риск, Бог помогал! Всё сбывалось! Из каких только положений не выходили! Николай после того не знал, как отблагодарить меня! А до этого мы с ним и не знались. Во, как бываить!
– Но он тебя потом хоть накормил? – пытаю я отца.
– О-о! И напоил, как обещал!
– Пап, ты про тюрьму начал, – просит сестра. – Расскажи.
– Про тюрьму? – отец коротко вздохнул. – В тюрьме я жил, дети мои, как у Христа за пазухой! Правда, правда, но насмотрелся всякого! И вот я вам про молитву говорил. Когда меня повезли, а сидел я под Камышином, в Дворянском селе, я всю дороженьку клал крест внутрях, как мама учила. Учился класть и читал про себя «Отче наш» и «Господи помилуй!» Всю дорогу! А ехали мы долго: и на лошадях, и на машине, и поездом. В Петров Вал меня привезли рано утром, если не ночью. И мы кого-то ещё ждали, с кем меня должны были доставить в Дворянское. А от Дворянского, как я понял, в это же утро угоняли этап. С этим этапом мне надлежало отправиться в Сибирь. В общем, надо было успеть. Не знаю, кого ждали и не дождались. Энкэвэдэшники переругались меж собой. И в конце концов меня посадили в повозку одного, и мы тронулись. Ехали скоро. От Петрова Вала до Дворянского километров пятнадцать-двадцать. Это – через Камышин. А если ехать прямо, через яры – яров там много, – то десять-двенадцать. Я так понял, что двинулись мы прямо. И вот, верите или нет? Как это понять? Ехали мы недолго, осталось ехать ещё с полчаса. Не больше. Это я потом, через несколько месяцев просчитал. Помню, лесок был, яр переехали, а лошади, что звери! Вороные и резвые. Кучер и говорить:
– А мы не так едем.
– Как не так?! – энкэведешник восстаёт. – Я его запомнил: такой маленький! Коротышка! Руки короткие, ноги короткие, сам мордастый, а бабьим голосом говорил! – Прямо яжжай! Баран!
– Не туды мы едем! – опять противится кучер.
– Да ты, баран! Знаешь ли ты? Туды, не туды! – орет энкэведешник. У него, что не слово – «баран» было. Знаешь, скольки я этой дорогой кулачья в Дворянское завёз?! Яжжяй, баран, и не разговаривай!
И тут какой-то старичок навстречу попадается. Седенький, худенький, с палочкой и с узелочком. Энкэведешник и орет ему:
– Ей, дед! В Дворянское мы правильно едем?
Лошади сами, как по команде, встали.
– Да нет, добрые люди. Надобно ехать вон туда, по-над яром. Эта дорожка вас и доведёт до Дворянского. – И указывает на малозаметную дорогу. И старичок этот посмотрел на меня и улыбнулся одними глазами. Эх! Как мне стало тада легко! Не знаю, почему! До этого ехал – ну всё, сам не свой! А в Валу ещё и Сибирь пообещали! А на мне одежда – легонькая. В голове было – чего только и не было! В тюрьму всё ж везли, а не к бабке Дуньке на блины! Я этого старичка часто потом вспоминал! И откуда он взялся?! Энкэведешник как-то голову опустил, а кучер повернул, куда старичок указал. Едем, едем, едем и едем, конца пути не видать. И полчаса, и час. Энкэведешник опять стал ругаться. Мол, и дед, какой встретился нам, баран и контра, и кучер баран, дорогу не знает, и я враг народа и баран. И меня бы надо тут, как барана, в яру прикончить и коней не мучить. Уже и солнца вышла. Я уже и сам понял, что я баран и контра. Из-за меня заблудились. А там, ребята, там блудить негде было! Я потом часто соображал, ну как мы могли, как говорят, в трех соснах заблудиться?! А мы и заблудились! Я энти места потом проежжял! Как?! И вот, когда мы выехали на главную дорогу, нам навстречу вышел этап. Ох, ребяточки вы мои! Такого я в своей жизни больше не видал, –отец мотнул головой и сбросил слезы.