В отличие от Андрича и Крлежи писатель Добрица Чосич был партизаном. А также коммунистом, ярым сторонником Тито и членом ЦК Союза коммунистов Сербии. «Партизанские» и исторические романы Чосича — «Солнце далеко», «Корни», «Разделы» и другие — были переведены на многие языки мира. Чосич был убежден, что «невозможно размышлять о Югославии, не подразумевая Тито». Однако в конце 1960-х он перешел в оппозицию Тито. Если Крлежа поддержал хорватских националистов, то Чосич — сербских. Вершиной его политической карьеры стал пост президента Союзной Республики Югославии, в которую входили уже только Сербия и Черногория, в 1992–1993 годах.
Ни Андрич, ни Крлежа, ни Чосич при Тито не испытывали серьезных препятствий в своей литературной деятельности. Это могли бы сказать о себе и многие другие писатели. Но это не означает, что Тито не проявлял совсем других, нелиберальных своих качеств. Когда ему это было нужно.
В 1964 году профессор Загребского университета Михайло Михайлов (его родители были эмигрантами из России) в порядке культурного обмена между Югославией и Советским Союзом уехал на полтора месяца в Москву, в МГУ. Там он познакомился с известными советскими писателями: Эренбургом, Леоновым, Ахматовой, Вознесенским, с Окуджавой и другими. Вернувшись в Югославию, Михайлов начал печатать в белградском журнале «Дело» большой очерк о своих московских литературных встречах. Очерк имел отчетливый антисталинский акцент, а некоторые из собеседников автора осмеливались критиковать и самого Ленина.
Публикация вызвала резкие протесты советской стороны. Тито, который балансировал между Востоком и Западом, обрушился на Михайлова как на человека, «клевещущего на дружественный Советский Союз». Вскоре Михайлов был арестован и просидел в тюрьме под следствием сорок дней[655].
На Западе поднялся шум, книгу Михайлова перевели на одиннадцать языков, а его самого под давлением западной общественности выпустили. В последующие годы его снова арестовывали и снова освобождали, пока в 1978 году не вручили загранпаспорт и не выдворили на Запад, лишив югославского гражданства. «Я… оказался единственным югославским диссидентом, „удостоившимся такой чести“, — говорил Михайлов. — В отличие от СССР, для Югославии это не было обычной практикой. Вернули мне гражданство только в 1989 году»[656].
В 1965 году произошло важнейшее событие для югославской культуры. Летом в страну из Лондона вернулся выдающийся сербский поэт и писатель Милош Црнянский. Он пробыл в эмиграции с 1941 года, но как признавал даже глава УДБ Ранкович, ничем себя там не запятнал.
Ему оказывали всевозможный почет и уважение. Его часто навещали деятели культуры, а высокопоставленные руководители приглашали на обеды. Встречался Црнянский и с Ранковичем. Однажды писателя спросили: «Когда Марина Цветаева вернулась в Россию, она вскоре совершила самоубийство. А когда вернулся Куприн, он наклонился и поцеловал родную землю. А вы что сделаете?» — «Ни то ни другое», — ответил писатель[657].
Црнянский давал интервью, выступал, но не говорил ничего такого, что могло бы как-то обидеть Тито. Во время одного из своих выступлений он сказал переполненной аудитории: «На этом месте я говорил 32 года назад. Что же, давайте теперь продолжим!»
Через некоторое время в канцелярию Президента СФРЮ поступил отпечатанный на машинке памфлет на Црнянского. «Когда фашизм возвращается на мировую арену, к нам возвращается и Милош Црнянский, — начинался он. — Црнянский смело, открыто, без стыда и мук совести, обращается к огромной аудитории со словами: „На этом месте я говорил 32 года назад. Что же, давайте теперь продолжим!“ Хорошо, мистер Црнянский, давайте действительно продолжим. Но… необходимо припомнить, что именно вы и ваши единомышленники говорили 32 года назад».
Далее утверждалось, что писатель, будучи еще в 1929 году пресс-атташе югославского посольства в Берлине, проникся идеями фашизма. Его обвиняли в издании «фашистской» газеты в Югославии, в славословии Франко и Муссолини, в борьбе против марксизма в литературе. Авторы выражали удивление, что югославские газеты «восхваляют возвращение Црнянского». Это оскорбляет память погибших публицистов-коммунистов, утверждали они.
655