После Крагуеваца мы начали подниматься в горы Южной Сербии, направляясь в тот приграничный район, где турки и славяне, мусульмане и христиане боролись друг с другом целых шестьсот лет и где во вторую мировую войну четники и партизаны воевали между собой и с оккупантами. Миновав Кралево, мы остановились у дорожной закусочной, где ели шашлыки из молодой баранины и слушали добродушного, разговорчивого хозяина: «Здесь много албанцев и славян-мусульман. Мы отлично ладим между собой. Я никогда не подаю блюда из свинины, у меня на кухне их даже не готовят, потому что клиентов-мусульман это обидело бы. Нам всем нужно жить вместе, не так ли? То, что происходит в Косове, вина не албанцев. Дело в политиках и экономике. Политики слишком много дали им просто так, за здорово живешь, и отучили их работать».
Сербы прекрасно сознают, что человек может причинить огромный ущерб природе. Местность, по которой едешь из Сербии в Косово, носит следы экологической катастрофы. Густой лес по обеим сторонам дороги часто пестрит голыми, словно облысевшими скалами. Возможно, в этом случае как нельзя лучше подходит старинная сербская поговорка: «Там, где прошел турок, даже трава не растет». Налицо наглядная иллюстрация албанских методов ведения сельского хозяйства. Они валят лес не задумываясь – где придется и как придется. В этом я еще раз убедился в следующем году, побывав в самой Албании. Изуродованный пейзаж производил тягостное впечатление, и настроение у нас испортилось еще до того, как мы увидели танки и армейские грузовики с солдатами в боевом снаряжении.
Приштина стала еще более мрачной и унылой, чем в предыдущее мое посещение, шестнадцать месяцев назад. У «Гранд-отеля» стояли танки. На деревьях висели скорбные таблички с фамилиями и фотографиями сотрудников милиции, погибших в уличных столкновениях.
В кафе, расположенным за «Гранд-отелем», я побеседовал с молодой учительницей – сербкой и ее мужем, который баюкал на руках запеленатого младенца. Он говорил: «Вы слышали историю об албанской девушке, которую они сейчас хотят превратить в мученицу? Она напала на милиционера, сбитого с ног, пытаясь выбить ему глаз острым каблуком-шпилькой своей туфли, и сделала ему большую вмятину во лбу, прежде чем он успел выстрелить в нее. Милиция стреляла поверх голов, хотя это было очень трудно сделать… Я ничего не имею против албанцев. Шафером на нашей свадьбе был албанец. У меня был еще один друг – албанец, с которым мы часто выпивали. Теперь у них будут большие неприятности со своими соплеменниками, если они заговорят с нами».
В конце моего пребывания я отправился вместе с югославским журналистом в Грашаницкий монастырь, куда вскоре должны были доставить прах князя Лазаря. Напротив церкви было построено новое кафе «1389 год». В киоске продавалась книга «Битва на Косовом поле: миф, легенда и реальность». Четверо маленьких албанских ребятишек забавлялись тем, что бросали камешки в почтовый ящик, висевший на стене церкви. Мы разыскали игуменью монастыря. Как и в предыдущий мой визит, настроение у нее оказалось отвратительным: «Как вы смеете врываться в чужой дом? Вы не понимаете, как должен вести себя воспитанный человек?» Мне опять на выручку пришла добрая пожилая сестра Ефремия, которая в прошлый раз гнала стадо овец.
Сестра Ефремия отвела нас в церковь и показала фрески, которые за шестьсот лет потерпели значительный ущерб. Часть украшений была изуродована турками. Свою лепту внесли и крестьянки, которые стирали краску и приготавливали на ее основе глазную мазь. Но наибольшие повреждения причинили современные вандалы, которые выцарапали на фресках сердца, пронзенные стрелами, и свои инициалы. Иногда там даже стояли подпись и дата. Лишь в последние годы государство спохватилось и попыталось взять под охрану это замечательное здание. В 1989 году белградские политики вовсю распинались о своей миссии спасителей христианской Европы от ислама, но то, что рассказала нам сестра Ефремия, противоречило официальной версии:
Турки явились сюда в 1389 году, после битвы на Косовом поле. Они нанесли некоторый ущерб тогда и потом, на протяжении нескольких веков. Однако их отношение было не таким варварским, как у болгар, которые сменили турок. Да, болгары – христиане, как и сербы, но они были еще хуже, чем турки. Мы все знали, что турки – наши враги. Однако мы должны больше опасаться некоторых друзей, которые держат камень за пазухой. После войны наше положение не улучшилось, скорее наоборот. Они (коммунисты) хотели прогнать нас отсюда. Были предложения даже снести монастырь. Затем здесь разместили совет. Председатель совета ненавидел нас. Они осквернили церковь.
Когда я поинтересовался, кто были те люди – сербы или албанцы, сестра Ефремия ответила:
Хуже всех вели себя сербы. Один албанец сказал мне, что если бы кто-нибудь посмел обращаться с мечетью так, как они обращались с этой церковью, он убил бы святотатца. В 1952 году сюда приезжал маршал Тито. Он сфотографировался на фоне церкви, вы можете посмотреть на снимок, вот он. Один ученый человек, который говорил на шести языках, решился обратиться к маршалу. Он сказал, что церковь нужно отреставрировать если не в религиозных целях, то как исторический памятник. Маршал согласился. Однако в том же году в монастыре разместили воинскую часть. Нас заставили убраться под дулами автоматов. Мы решили поехать в Белград и заявить протест. Патриарх не поддержал нас. Это была целиком наша идея. Я была очень молода и наивна и не осознавала, на какой риск я шла, собираясь идти на прием к этим людям с протестом. Тито мы не увидели, но зато нас принял Ранкович. Не знаю, что он там подумал, увидев нас в наших черных рясах, но все же он выслушал нас. Я была так наивна и не соображала, что они могли убить нас. Однако я отправилась бы прямиком на небеса. Но с тех пор к власти пришли более разумные люди…
До этого времени мне и в голову не приходило, что за семь веков никогда еще Грашаница не переносила такие страдания, как при коммунистах после второй мировой войны. Мы дали сестре Ефремии деньги на ремонт храма, а она, в свою очередь, подарила нам две бутылки вина и сказала, что будет за нас молиться.
Через несколько недель в Грашаницу были доставлены останки князя Лазаря, а затем 28 июня 1989 года на Косовом поле в шестисотую годовщину битвы собрался почти миллион сербов. К этому времени страх сербов в самой Сербии распространился и на православных христиан в Хорватии и Боснии-Герцеговине, оживив память о второй мировой войне. Мания преследования имеет провоцирующий характер – и поэтому сербы в Хорватии и в самом деле начали подвергаться притеснениям, особенно в 1990 году, после прихода к власти Франьо Туджмана. Когда начали поступать сообщения об избиениях сербов, о поджогах их жилищ, о том, что их автомобили сбрасываются в море, Милошевич сыграл на этом страхе, сделав из него козырь в своей игре. Точно так же, как Милошевич играл на страхах сербов, Туджман – эксплуатировал ненависть хорватов к четникам. Оба деятеля нуждались друг в друге, чтобы удержаться у власти. На деле они были довольно близкими политическими друзьями.
Миллионы сербов были настроены против Милошевича и хотели, чтобы Сербия осталась в составе Югославии. Последний шанс избавиться от него представился в марте 1991 года, когда перед зданием белградского телевидения собралась огромная толпа, протестовавшая против засилия пропагандистов Милошевича. Поскольку митинги и демонстрации в Старом Белграде были запрещены, Милошевич послал туда танки и войска, которые сначала применили слезоточивый газ, а затем открыли по демонстрантам огонь, убив двух человек. На этом, однако, дело не закончилось. После первого митинга, организованного оппозиционными партиями, состоялась еще более массовая демонстрация. Она началась на бульваре имени маршала Тито, который теперь известен под своим старым названием, вернувшимся из XIX века – Теранье (Ножницы), люди несли там вахту день и ночь – так, как это делали в 1990 году китайские студенты на площади Тяньаньмэнь[502]. Отличие было в том, что китайцы протестовали против коммунистической системы, а сербы выступали против шовинизма и милитаризма.