— Как же мне тебя называть? — Эллиот посмотрел в огромные блестящие глаза безобразного существа, в глубине которых непрерывно расцветали, увядали и расцветали опять крохотные цветки энергии. Существо двигалось, пыталось освоиться с незнакомой обстановкой, и мальчик, чтобы не мешать ему, отступил назад. — Ты инопланетянин, да?
Инопланетянин мигнул, и Эллиот ощутил, что огромные выпуклые глаза что-то сказали в ответ, но сказанное прозвучало всего лишь жужжанием у него в голове, будто в нее залетела муха.
Эллиот открыл дверь из комнаты в коридор. Инопланетянин неуклюже отпрыгнул назад: по другую сторону двери пускала слюну маленькая противная земная тварь; глаза глупые, полные любопытства, язык — болтливый и злой.
— Харви! Веди себя прилично! Не кусайся, и вообще… Хоро-о-ошая собака. Хоро-оший Харви…
— …ррррргггггг… ррррррррггггггг…
Речь маленького злобного существа оказалась коммуникационным средством более низкого, нежели речь мальчика, уровня, а звук был такой, будто заклинило двигатель космического крейсера.
— Ну, видишь, Харви? Он добрый. Он тебе ничего не сделает. Видишь?
Из пальца ноги нелепого существа появился клочок редкого тумана. Харви сунул в туман свой нос, и псу открылись измерения мира, к восприятию которых его собачье сознание готово не было: огромная сотканная из света суповая кость неслась сквозь ночь, сверкала, вспыхивала, и завывание ее эхом отдавалось во всех закоулках древнего космоса.
Пес съежился, в голове у него все помутилось. Из собачьей пасти вырвался полный ужаса стон. Опустив голову, Харви попятился.
— Ты говорить умеешь? — И Эллиот подвигал двумя пальцами, изображая ими говорящий рот.
Престарелый ученый мигнул снова, а потом сам задвигал пальцами, рисуя в воздухе формулы галактических наук, сверхъемкие космические коды выживания, усвоенные им за десять миллионов лет.
Эллиот моргал растерянно, а пальцы инопланетянина молниеносно чертили в воздухе миниатюрные орбиты, спирали, углы, формулируя и иллюстрируя физические законы.
Видя, что землянин ничего не понял, старый ученый опустил руки, но досада его прошла, когда он вспомнил, что перед ним всего лишь ребенок.
Как ему быть? Древний ботаник обдумывал ситуацию. Разница между его интеллектом и мыслительными возможностями мальчика так велика, что непонятно, как приступить к делу.
Вся беда в разнице между уровнями их знаний. Постой… постой…
Он попытался было дезорганизовать свое мышление до бестолковости земного, но вскоре отказался от бесполезных попыток. Как он мог надеяться, что земляне поймут переданные жестами великие формулы, эти высшие постижения, рожденные сверхдлинными отрезками времени? Хорошо хоты он М&М умеет попросить.
Эллиот подошел к приемнику, включил его.
— Эта музыка тебе нравится? Нравится рок-н-ролл?
Из радиоприемника неслись звуки, подобных которым космический скиталец никогда не слышал; похоже было на грохот скатывающихся вниз камней. Он закрыл чувствительные уши руками и, съежившись, опустился на пол.
Эллиот огляделся вокруг: что еще следует показать существу из космоса? Он выудил из копилки двадцатипятицентовую монету.
— А вот какие у нас деньги.
Старый ученый не сводил глаз с мальчика, пытаясь понять его речь, но язык землян казался невнятицей.
— Это двадцатипятицентовик.
Мальчик протянул ему маленький, плоский блестящий кружок; цвет не такой, как у М&М, но, может, это еще лучшая пища, может, с ней еще верней выживешь?
Он попытался откусить.
Мусор какой-то.
— Ага, точно, — сказал Эллиот, — это есть нельзя. А ты, видно, опять проголодался? Я тоже, пойдем поедим. Харви, — и Эллиот погрозил собаке пальцем, — уходи с дореги.
Харви заскулил и, поджав хвост, неслышно отошел в сторону, потом потрусил вслед за Эллиотом и страшилищем вниз, на кухню. Там он лег возле своей миски и постарался довести до сведения Эллиота, что ему, Харви, чтобы успокоиться, необходимы собачьи консервы «Алпо», и хорошо бы целую жестянку, хотя и жестянка для него сущие пустяки. Но Эллиот не обратил на него внимания, и Харви осталось только грызть края миски, чем он и занялся.
А Эллиот доставал что нужно для приготовления своего любимого утреннего блюда.