Снаружи, под ночным небом, тело его опять выделило туман, и, окруженный этим туманом, он отправился за новыми растениями. Навстречу ему шел, возвращаясь на корабль с корнем дикого пастернака в руке, один из его собратьев, взглядами они не встретились, зато произошло другое: у обоих разом грудь начала светиться, тонкую кожу пронизал идущий изнутри, с левой стороны груди, красный свет. Тот, что нес пастернак, продолжал свой путь к кораблю, а другой, который шел за новыми растениями, стал спускаться вниз по пологому каменистому склону. Окутанный туманом, он вошел в высокую, с него ростом, траву и вынырнул уже на опушке рощи, под секвойями. Там, совсем крошечный рядом с огромными деревьями, он повернулся к кораблю лицом, и свет-его-сердца загорелся снова, будто сигнализируя кораблю, этой милой старой елочной игрушке, в которой ботаник летал уже много столетий. На ажурных галереях, в открытом люке над трапом засветились в ответ, словно светлячки, другие сердца. Удостоверившись, что спасительное убежище близко, и зная, что пока еще можно работать, ничего не опасаясь, он вошел в рощу.
Землянам облик его едва ли показался бы привлекательным, взять хотя бы эти большие перепончатые ноги, что высовывались прямо из-под свисающего до земли живота, или длинные, как у обезьяны, руки. Именно поэтому он и его собратья уже миллионы лет, прилетая ка Землю, держались в тени и никогда не были склонны вступать в контакт с кем-либо, кроме растительности. Они наблюдали Землю уже достаточно долго и знали, что для землян их прекрасный корабль прежде всего мишень, а сами они материал для чучел, которые будут выставлены за стеклом на всеобщее обозрение.
Поэтому инопланетянин пробирался крадучись, и его встревоженные глаза, большие и выпученные, как у огромной лягушки, зорко оглядывали все вокруг. Он знал, как мало надежды для такой «лягушки» уцелеть на городской улице. А передавать человечеству знания, выступая на какой-нибудь международной конференции землян, когда нос у тебя как раздавленная брюссельская капуста, а сам ты похож на грушевидный кактус вида «опунция», — об этом и речи быть не может. Пусть человечество учат другие, более похожие на землян гости из космоса. Лично его сейчас интересует только молодое деревце секвойи.
Добравшись до деревца, он оглядел его внимательно и начал выкапывать осторожно, бормоча на своем напоминающем стук камешков космическом языке диковинные, не по-земному звучащие слова; но маленькая секвойя, судя по всему, поняла, и, когда легла в большую морщинистую ладонь, состояние шока у ее корней сразу прошло.
Инопланетянин повернулся, и глаз его достиг слабый свет, свет огоньков поселка в долине за секвойями; эти огоньки давно уже вызывали у него любопытство и манили его, а ночь была последней, когда он мог рассмотреть их близко, так как через несколько часов ботанические исследования закончатся. Корабль покинет Землю и снова прилетит только тогда, когда в земной растительности произойдет следующая большая мутация, то есть не раньше чем через много столетий. Сейчас у него последняя возможность заглянуть в окна жилищ, где горят эти огоньки.
Он вышел крадучись из-под гигантских деревьев и очутился на склоне холма, у края грунтовой дороги, переходившей в лесную пожарную просеку. Задевая животом низкий кустарник, он вышел на дорогу, пересек ее; на долгом обратном пути он расскажет товарищам о своем приключении, о том, как «опунция» отправилась рассмотреть желтые огни поближе.
Неслышно переставляя большие перепончатые ноги с длинными пальцами, он побрел по краю дороги. Увы, Земля оказалась для него местом далеко не идеальным; он был сыном планеты, где кругом вода и нужны как раз такие ноги, как у него.
Огоньки мерцали, и на миг, отвечая им, ярко загорелся рубиновый свет-его-сердца. Он был влюблен в Землю, особенно в растительную ее жизнь, земляне нравились ему тоже, и, как бывало всегда, когда загорался свет-его-сердца, ему хотелось указать им правильный путь, передать им накопленные за тысячелетия знания.