В укромном уголке недалеко от места приземления передатчик Ипа посылал и посылал непрерывно свой сигнал в космос. На него не было патента, не было лицензии, и напоминал он хлам, который видишь на свалке. Но, приближаясь к передатчику, Эллиот ощущал, как велика поступающая в него и излучаемая им энергия, и понимал, знал точно, что это странное устройство на самом деле — триумф технической мысли.
Наступила ночь, а он все не уходил, оставался здесь, наедине с передатчиком. Будто сверчок, зовущий пару, в траве чуть слышно пощелкивал храповик.
Эллиот лег на спину и устр
Эллиот слушал, как работает передатчик, слушал код, который, хоть был и за пределами его понимания, волновал все его существо: отраженный перевернутым зонтиком, лунный свет проникал в глубины его души.
Эллиот чувствовал, как Мэри волнуется о том, где он и что делает в такой поздний час, но он отключился от ее сознания и раскинул руки в траве. Звезды ткали покрывала из света, и эти потоки красоты, едва доступные глазу, текли, гипнотизировали его. Час проходил за часом, а он все лежал, беспомощный, скованный силами, о которых не должен был бы даже знать, силами, которыми никто на Земле пока еще не должен владеть.
По телу его пробежала дрожь, но не от холода: Эллиота до мозга его земных костей пронизало чувство космического одиночества.
Он застонал под бременем, которое на него легло, ибо еще не готовы земляне страдать от тоски по звездам.
Так прошептал голос, и юный разум Эллиота стал раскрываться — шире, шире.
…Для землян, пока еще привязанных к своей планете, сказал золотой шепот, эхом отдаваясь в бесконечных коридорах вселенной, боль вселенской любви непереносима.
Эллиот смотрел на ночное небо, и ему казалось, что он выходит из своего тела, улетает из него в древнее сияние звезд, так ласково манящее, однако мудро скрывающее от людей свои тайны. Эллиот заметался на траве. Ударом молнии для него было принятое послание, послание, рассчитанное на существа, намного опередившие его в развитии, на существа, природа которых позволяет им любить звезду и быть любимым в ответ всей ошеломляющей мощью солнца.
Музыка сфер поглотила его без остатка, взяла его жалкую маленькую душу землянина и ошеломила трепетом, от которого земляне с рождения защищены.
Он подавил рыдание, кое-как поднялся, подошел, покачиваясь, к велосипеду. Ему не под силу было это принять, не под силу справиться с низвергающимся на него водопадом образов пространства-времени, невыносимой, не укладывающейся в сознании кривизны.
Он нажимал на педали, и фары, эти маленькие луны у его ног, поворачивались то в одну сторону, то в другую. Когда велосипед, подпрыгнув, съехал на пожарную просеку, руки и ноги у Эллиота тряслись.
Стены в кабинете Ключника были увешаны фотографиями; надпись внизу каждой сообщала, что фотография является собственностью военно-воздушных сил. На некоторых снимках были всего лишь световые пятна с размытыми очертаниями — красивые полосы в небе, движущиеся горизонтально или вертикально, зато другие были вполне четкими и оставляли впечатление достоверности, особенно когда снимок был сделан пилотом разведки ВВС, то есть человеком, который минимально подвержен галлюцинациям и еще меньше склонен морочить людям голову обычными для фотолюбителей трюками.
На столе Ключника красовался гипсовый слепок, сделанный с отпечатка ноги Ипа в глине близ места приземления. Рядом в палке лежал анализ следов топлива, оставленных кораблем.
Ключник сейчас говорил по телефону с лицом, стоящим намного выше его по служебной лестнице; он заверял это лицо, что возглавляемая им, Ключником, организация в самое ближайшее время начнет оправдывать расходуемые на нее средства.